После разгрома Барселоны пришлось на время прекратить более значительные действия на севере, так как дела в Западной Африке потребовали решительного вмешательства со стороны регента. Пока там правил Зирид Булуггин, в качестве главного наместника Фатимидов, жители Магриба, помня хорошо известную им энергию его, сохраняли спокойствие. Но в 373 (984) г. он умер, и западные берберы надеялись, что им удастся с большим успехом отделаться от влияния его сына и наследника, Мансура. Но в то время, когда племена, тяготевшие к Кордове, особенно около Феца, уже готовы были объявить свою независимость, случились новые, неожиданные осложнения. Незадолго до смерти Булуггина халиф Фатимид Азиз разрешил возвратиться в Магриб Хасану ибн Каннуну, Идрисиду, взятому в плен Талибом в 363 (974) г. и впоследствии занесенному судьбой в Каир. Булуггину не надо было ничего лучшего, как иметь отъявленного врага Омейядов правителем в Феце; вследствие этого он оказал ему поддержку войском, а Хасану удалось привлечь на свою сторону некоторых западных берберов. Альманзор не мог допустить, чтобы династия, устраненная Хакамом II, при его правлении снова обосновалась у ворот государства. Поэтому он послал в Африку войско, и Ибн Каннун, заметивший перевес неприятельского войска, имел неосторожность сдаться, поддавшись уверению военачальника в том, что его жизнь будет пощажена. Но когда его привели в Кордову, Альманзор отказался признать капитуляцию, заключенную без его полномочия. Он хотел обезопасить себя на будущее время от зловредного и энергичного Идрисида и велел его обезглавить, а вместе с ним и превысившего власть военачальника, поставившего хаджиба в неловкое положение. Все остальные члены рода Идрисидов, находившиеся еще в Испании и в Магрибе, снова подвластном Кордове, были заточены (375 = 985 г.). Неблаговидное нарушение данного Хасану обещания и казнь офицера, действовавшего, по-видимому, добросовестно, вызвали большое неудовольствие; особенно раздражало народ и духовенство то обстоятельство, что так поступили с Идрисидом, который, в качестве шерифа
[439], то есть Алида и потомка пророка, все же заслуживал особого снисхождения. Альманзор сумел отнестись ко всеобщему негодованию с присущим ему умом. Он внезапно почувствовал глубоко религиозную потребность украсить большую кордовскую мечеть капитальною пристройкой. Этим он польстил духовенству, дал заработок народу и воспользовался случаем похвастать толпами несчастных христианских пленников, приведенных им после походов на север, которых он заставлял в оковах, на глазах у всего народа, трудиться над украшением магометанского храма. Это совершенно соответствовало вкусам толпы, которая обыкновенно приписывает себе большие успехи государства: и Альманзор заботился о том, чтобы и впредь развлекать толпу подобными диковинными зрелищами, которые содействовали скорейшему забвению казни шерифа. Затем он с новою силой двинулся против леонцев. Можно себе представить, что гарнизоны Альманзора в области бедного Бермуды вели себя не так, как подобает приличным гостям; но в Кордове не обращали внимания на его неоднократные жалобы, так что он наконец отважился выгнать мусульман из страны. Как ни справедлива была эта мера, но ему пришлось дорого расплатиться за нее. Уже в начале 377 г. (в середине 987 г.) хаджиб подошел к Коимбре
[440], которая и была завоевана и разрушена до основания; в 378 (988) г., пройдя мимо Бермуды, ожидавшего нападения в Заморе, хаджиб появился у столицы Леона, оставив всюду по всему длинному пути следы своих жестоких опустошений. После продолжительного мужественного сопротивления храбрые защитники столицы не выдержали его решительного напора. Участь жителей была не лучше участи барселонцев: хаджиб камня на камне не оставил в этом городе. Отсюда победители повернули в Замору; король не надеялся отстоять город и тайно покинул его, чем, конечно, дал жителям полное основание без особых колебаний отдаться Альманзору. Многие округа страны, чтобы только избавиться от ужасов войны, признали верховную власть Кордовы; Бермуда теперь владел только областью между Асторгой, которую он между тем сделал своею столицей, и морем. Преследовать его еще дальше регенту помешал ряд событий, отвлекших его внимание в другую сторону.
Между тем как в его дворце в Захире его окружали льстецы, в других местах, особенно в пограничных провинциях, наместники которых не в такой степени были в его руках, было немало недовольных среди арабских войск и даже в правительственных кругах; сознававшие свое преимущество как по происхождению, так и по личным качествам перед ненавистным выскочкой чувствовали потребность положить конец этому захвату власти. Одним из первых среди них был Туджибид Абдуррахман ибн Мутарриф, наследственный наместник Сарагосы, гордившийся своим почти царственным саном и возмущавшийся необходимостью оказывать повиновение хаджибу. Но не менее его и Омейяд Абдулла Сухой Камень, наместник толедский, завидовал министру, который все более присваивал себе права члена царствующей династии. Эти два лица, войдя еще в соглашение с сыном регента Абдуллой, считавшим, что отец несправедлив к нему (Альманзор, не без основания, считал его не своим сыном), устроили заговор, имевший целью не более и не менее как устранение регента и раздел государства. Заговор еще не успел созреть, как Альманзор уже узнал о нем. Он ловко сумел привлечь на свою сторону аль-Хаджара (Сухой Камень), а Туджибида уговорил сделать набег в Кастилию, во время которого он устранил его от должности и арестовал в 379 (989) г.; но так как он поручил наместничество его сыну, то не встретил возражений со стороны могущественного рода, с прочным положением которого в северной провинции, несомненно, надо было считаться. На Абдуллу он хотел подействовать мягкостью; но сердце молодого человека было отравлено злобой и недоверием, и он бежал в Кастилию, к Гарции. Немедленно Альманзор пошел на него войною, взял у него несколько крепостей и, в конце концов, так стеснил его, что Гарция вынужден был выдать перебежчика в 380 (990) г. И еще не дошел Абдулла со своим провожатым до мусульманского лагеря, как над ним был приведен в исполнение смертный приговор, встреченный им с большим мужеством. Абдуррахман также был казнен, а аль-Хаджару удалось на время спастись в Асторгу.
Но Альманзор решил раз навсегда отбить у христиан охоту оказывать покровительство всяким бунтовщикам против его власти. Сперва он подстрекнул сына Гарции, Санхо, к восстанию против отца, причем оказал ему поддержку войском (384 = 994 г.); Гарция, смертельно раненный в битве на берегу Дуэро, попал в руки к мусульманам, и Санхо сделался графом Кастильским и данником своего покровителя. Затем регент снова пошел на Бермуду Леонского, который, потеряв Асторгу, был вынужден просить о мире; мир был принят под условием выдачи аль-Хаджара и ежегодной уплаты дани. Казалось, что и третьего заговорщика, подобно его несчастным товарищам, ждала насильственная смерть, но он униженно упросил Альманзора даровать ему жизнь, и последний презрительно даровал ему жалкое существование в тюрьме.
Этот опасный заговор не имел других последствий, кроме печального исхода для его зачинщиков и еще более глубокого унижения почти всей христианской Испании перед этим несокрушимым человеком, который даже в замыслах врагов находил источник нового усиления своей власти. Теперь он считал, что пришло время сделать последний шаг по направлению к той желанной цели, к которой он приближался с чрезвычайною медленностью и осторожностью, но с непоколебимой выдержкой. После того как он еще в 381 (991) г. передал своему юному сыну Абд аль-Мелику звание хаджиба, а в 382 (992) г. прибавил к своему почетному титулу еще слово аль-Муайяд, то есть официальное прозвище самого халифа Хишама, он теперь велел величать себя Сейядом, «властителем», и аль-Мелик аль-Керимом, «благородным царем». Только на священный титул халифа он не посмел посягнуть, так как он знал, что, только пользуясь именем наместника законного верховного главы, он мог поддерживать тот волшебный сон, в который, по-видимому, впала совесть народа и духовенства. Но царем он хотел называть себя; да таковым он и был на деле и оставался до конца, несмотря на то что как раз теперь была сделана еще последняя попытка свергнуть его с высоты. Уж почти двадцать лет прошло с тех пор, как дворцовый домоправитель, благодаря собственной хитрости и расположению султанши Авроры, добился руководящей политической роли. То проклятие, которое обыкновенно тяготеет на связи, основанной не на твердом основании ясного самоопределения, но на зыбкой почве произвольного и временного настроения, и здесь в течение этого долгого промежутка сказывалось неоднократно.
