Мать халифа должна была мало-помалу убедиться в том, что с усилением власти Альманзора его обожание уменьшалось даже внешним образом, и влияние ее на мужа и регента становилось все слабее. Теперь, когда он назывался царем, состарившаяся султанша почувствовала, что она совершенно отстранена и что напрасно она принесла своего родного сына в жертву неблагодарному. Но не в ее характере было покориться этому. Теперь она обдумывала со всею хитрою находчивостью, действовала со всей ужасной энергией глубоко оскорбленной, страстной женщины, чтобы снова втоптать в грязь кумир, поднятый ею из грязи. Она располагала только одним оружием против него, но зато страшным: личностью сына, по отношению к которому она извратила свое материнское чувство. Когда-то она употребила все старания для того, чтобы в зародыше заглушить всякое проявление воли у бедного мальчика; теперь все ее силы были направлены на то, чтобы пробудить в нем уснувшую волю и путем выяснения его недостойного положения возбудить его слабые силы к сопротивлению против своего тюремщика. В то же время ее посланцы, которых у нее было немало из числа старых слуг и личных приверженцев династии, сеяли смуту среди столичного населения и среди влиятельных кругов в провинции. Средства для этого доставляли большие казенные суммы, еще сохранявшиеся во дворце Захры. Когда вскоре за тем среди жителей Кордовы стало распространяться мнение, что халиф, силою устраненный регентом от общения с народом, жаждет освобождения из-под ига преступного узурпатора, случилось нечто неожиданное: Хишам сперва проявил по отношению к своему опекуну заметную холодность, а затем прямо стал упрекать его. И в то же время (в конце 386 или в начале 387 г. = 996/97 г.) в Феце открыто восстал могущественный предводитель зенатов, Зири ибн Атийя, влияние которого распространялось на весь Магриб, прогнал чиновников Альманзора, запретил произносить его имя на молитве в мечети и громогласно заявил, что переправится со своими берберами через пролив, чтобы освободить из плена властителя правоверных. Эта угроза была тем опаснее, что и Бермуда II Леонский, узнав о восстании африканца, снова объявил себя независимым. Альманзор, хорошо зная, где был корень зла, попытался противиться ему, приказав, на основании мнения государственного совета и духовенства, удалить государственную казну из дворца халифа; но было поздно: Аврора отказалась исполнить это приказание, ссылаясь на волю халифа. Употребить открытую силу против священной особы халифа значило бы возбудить бурю, которую необходимо было предотвратить. Для обыкновенного человека из данного положения было бы два выхода: подчиниться или удалиться. Но Альманзор был не обыкновенный человек (и в этом его, как всегда, неполное оправдание перед судом истории), а исполин по духу и характеру. Наибольшая опасность, значение которой он хорошо сознавал, доставила ему вместе с тем высшее торжество в том, что при всем оказавшемся бессилии его материальной власти победу одержала исключительно сила его личности. Он по праву мог бы сказать о самом себе, что с него довольно было бы и половины его духовных сил; теперь же он воспользовался всеми. Ему удалось еще раз поговорить с халифом с глазу на глаз, и с полным обладанием своего гения он предстал перед нерешительным монархом; и, так же как некогда мать его без сопротивления отдалась обаянию его речи, так он теперь снова и притом навсегда поработил сына своим духовным превосходством. Халиф снова передал ему формально, в присутствии почетных свидетелей, управление государством, велел выдать ему государственную казну, и, чтобы показать, что все совершается согласно с его прямым желанием, он торжественно проследовал, в сопровождении регента и всего двора, по столице. Таким образом, оказалось, что слухи, по которым у Альманзора с халифом будто бы были несогласия, были основаны на клевете, и регент получил блестящее оправдание в глазах народа. Все остальное было несущественно. Аврора вынуждена была удалиться в мрачное одиночество, чтобы искупить греховную жизнь несколько запоздалым благочестием; а справиться с Зири и Бермудой было уже не трудно вновь утвержденному царю большого государства. Альманзор поручил одному из своих клиентов, евнуху Вадиху, переправиться с войском в Африку, а расправу с христианским королем он взял на себя. И эта расправа должна была превратиться в торжество, какого еще не видывал ислам со времени завоевания Испании. Честолюбие и интерес кордовского властителя требовали, чтобы он доказал, что он, и только он один достоин быть первым полководцем в государстве. Из всех округов полуострова, бывших во владении неверных, только недоступные горные хребты на севере еще не видывали мусульманского войска, с тех пор как Пелагий и Альфонс I основали здесь первое христианское государство. Там, на крайнем северо-западе полуострова, была гробница святого Яго (Иакова) в Компостелле, доселе не оскверненная прикосновением «агарян». В середине 387 (998) г. Альманзор двинулся из Кордовы во главе своей конницы и вскоре достиг устья Дуэро: там он соединился с пехотой, доставленной туда при помощи большого флота. Затем он перешел через Миньо и, подавив незначительное сопротивление врагов, в среду 2 шабана (11 (10) августа) пришел в город Шент-Якуб. Жители обратились в бегство; весь город был разрушен, не исключая и собора, и только до гробницы святого Альманзор не позволил дотронуться. Смертельный враг христиан поставил стражу, оберегавшую ее от поругания, и приказал не препятствовать старому монаху, единственному не покинувшему святыню, творить молитвы. Через несколько дней войско пустилось в обратный путь, унося с собою богатую добычу победоносного похода. Христианских пленников заставили на себе тащить в Кордову колокола разрушенного собора. Там их обратили в светильники и повесили в мечети. Около 250 лет спустя колокола эти пропутешествовали обратно к гробнице святого Иакова на плечах пленных мусульман.
Казалось, что Альманзор был охвачен предчувствием будущих судеб Кордовского государства, когда он снова въезжал в столицу в блеске своего могущества, покрытый славою величайшей победы. С тех пор целью всех дел и помышлений была уже не слава и не победа. Правда, что теперь уже более никто и не думал восставать против непобедимого «царя». Если Вадих и не достиг больших успехов в борьбе с Зири в Африке, то все же исход здесь не подлежал сомнению. Уже в следующем (388 = 998 г.) сын регента Абд аль-Мелик наголову разбил мятежника и вновь завоевал Магриб для Испании, еще задолго до смерти самого Зири, последовавшей вследствие раны, полученной им во время сражения в 391 (1001) г. Таким образом, казалось, Альманзор мог прожить последние годы своей жизни, наслаждаясь неомраченным сознанием своего могущества. Правда, шестидесятилетний старец с прежней силой держал в своих руках власть и, несмотря на увеличивавшуюся телесную слабость, по привычке совершал ежегодно по два набега на христианские владения. Но, как ни верна оставалась ему невероятная ясность и сила его духа, он не мог ждать приближения смерти с тою спокойною внутреннею твердостью, как великий Абдуррахман. Благодаря своей чрезвычайной проницательности он ясно видел, как мало было надежды на то, что все дело его жизни — поддержание огромного государственного организма, основание которого не выдерживало могучего здания, — будет в состоянии еще долго продержаться. Только ему удалось, среди многообразных опасностей, создать новую личную власть рядом с законною властью старой династии и над нею и обеспечить ее на всю свою жизнь. Более слабому такая задача была бы не под силу. Поэтому он незадолго перед своею смертью проливал горькие слезы об участи по-прежнему цветущей Кордовы. И только он один был свидетелем той борьбы внутреннего самоосуждения и самооправдания, которая происходила в его сердце. Однако и он под старость стал благочестив. Конечно, он был слишком умен и горд, чтобы обманывать самого себя, как старая баба. Он знал, что ему скажет Аллах в судный день; поэтому он все надежды возлагал на одно. Сказано
[441], что при воскресении Бог избавит от огня тех, ноги которых покрывались пылью на Его пути (то есть в священной войне). Если Альманзор мог гордиться своими заслугами, то именно неустанною борьбой с христианами. Поэтому он привык во время походов каждый вечер тщательно собирать и сохранять всю пыль, собравшуюся за день на нем. Под конец у него набрался полный ящик этой пыли. Он распорядился, чтобы этой пылью перед погребением засыпали его труп — так набожные крестоносцы приносили с собою землю из Палестины, чтобы покоиться на Святой земле. Но если его подвиги против христиан и составляли заслугу, ради которой он, мусульманин, надеялся получить блаженство и ради которой его единоверцы готовы были простить ему все его прегрешения, то тем непримиримее была та ненависть, с которою к нему относилась католическая Испания. «В 1002 г., - говорит один летописец-монах, — умер Альманзор: он погребен в аду». 27 рамадана 392 г. регент умер вследствие болезни, которою уж давно страдал и которая под конец причиняла ему страшные мучения. Смерть застигла его во время пятьдесят второго его похода против христиан; Аллах внял его молитвам и призвал его к себе в то время, когда он был на «Божьем пути». Он был погребен в Медине-Дели, и на гробнице его была начертана надпись (в стихах):
