В народе распространялось озлобление, а дальновидные и свободомыслящие люди не боялись, в своих исторических сочинениях, проводить сравнения между цветущим состоянием страны, спокойствием и безопасностью, бывших при халифах, и нынешним бедственным раздроблением на мелкие государства; но при дворах сознательно отворачивались от действительности. В это время судьба даровала мусульманским государствам еще одну последнюю отсрочку и, таким образом, возможность решиться на мужественную и патриотическую политику. Фердинанд I умер в конце 1065 г. (начале 458 г.); из-за наследства этого могущественного короля его три сына затеяли спор, и лишь по прошествии десяти лет Альфонс VI соединил под своею властью королевства Кастилию, Леон и Галицию, Мутадид Севильский сумел воспользоваться этим счастливым случаем только для новых завоевательных войн против соседей, но смерть его в 461 (1069) г., ускоренная чрезмерной тратой сил на работу, разгульную жизнь и заботы, избавила Андалузию от одного из самых зловредных зачинщиков беспрестанных распрей, грозивших гибелью целой нации. Однако очень скоро выяснилось, что будущая судьба зависит не от отдельных личностей: разложение Андалузии было болезнью века, и лучшие люди того времени были в состоянии только понять ее, но не были в состоянии найти против нее средства.
Мы уже попытались вкратце очертить странный характер того времени, представляющийся нам в виде лика Януса. Не говоря уже о материальном благосостоянии и роскошной обстановке, которыми в то время еще пользовалось общество в Андалузии, умственная жизнь народа именно в это время достигла своего высшего развития. Никогда поэзия и наука не пользовались таким уважением, никогда занятие ими не было так распространено, как теперь. Эмир Музаффар в Бадахосе, а позже его сын Омар аль-Мутеваккиль принадлежали к числу наиболее усердных ученых и лучших знатоков литературы; а если нужно из бесконечно большого числа испанско-арабских поэтов выбрать того, в стихах которого яснее всего проявляются свойственные им изящество мысли и глубина чувства, то всегда называют сына изверга Мутадида, привлекательного и несчастного Мухаммеда, который в это время вступил на севильский престол под именем аль-Мутамида. Но едва ли менее знамениты многие другие поэты, как, например, слишком ученый для нас Ибн Абдун из Бадахоса, Ибн Хафаджа из Хукара (Щукара), Ибн Саид из Гранады и окруженная романтическим сиянием поэтическая пара: прекрасная Баллада, дочь Омейяда Мустакфи, непохожая на своего отца, и ее возлюбленный (впрочем, не единственный), андалузский «Тибулл» — Ибн Зейдун. Но при этом перечислении мы не забудем упомянуть также о великих еврейских поэтах Испании — Самуиле Нагиде, гранадском визире, и наиболее выдающемся из всех Соломоне ибн Габироле. Одновременно с этим мы замечаем расцвет исторической науки, которой в Испании занимались с особенной любовью. Один из наиболее выдающихся представителей историков — благородный Ибн Хазм, бывший некогда визирем у несчастного Абдуррахмана V, старался после падения халифата уйти от невзгод того времени, погрузившись в серьезные и многосторонние занятия богословско-юридическими и историческими науками. Затем настоящий классик в этой области — Ибн Хайян из Кордовы; большая история его времени, в 60 томах, представляет главнейший и почти единственный источник для всех последующих сочинений. Главное обстоятельство, благодаря которому названные ученые и их современники стоят значительно выше в сравнении с прежними учеными, — это беспристрастие и правдивость, ставшие возможными только при новых политических условиях; их труды, к сожалению дошедшие до нас только в отрывках, хотя и многочисленных, занимают в ряду мусульманских исторических сочинений вообще первое место. Рядом с ними следует упомянуть об ученом-географе аль-Бекрии, происходившем из рода князей Уэльвы, представляющем как бы переход к исследователям в области естествознания и философии. Эти науки в то время нашли еще лучшую почву своего развития, чем все остальные. Арабские и славянские властители с самого начала показали, что им чужд тот дух узкого фанатизма, который в Испании больше, чем где бы то ни было, служил тормозом для развития этих наук. Теперь они, после долгого перерыва со времени Альманзора, снова пошли в ход. К концу этого периода выступают знаменитые врачи — Абуль Касим из Захры, города Абдуррахмана III, известный латинскому Западу в качестве наиболее выдающегося хирурга первой половины Средних веков под искаженным именем Альбуказис, и Абуль Ала ибн Зухр, из знаменитой семьи ученых и государственных деятелей, с которой нам еще придется встретиться. Наконец, в конце этой эпохи обращает на себя внимание чистый образ первого крупного последователя Аристотеля в Испании, философа Ибн Баджи Сарагосского.
Между тем как в области теоретической математики не так давно доказана невозможность разрешения задачи о квадратуре круга, над которой ломало голову и изощрялось столько поколений, приблизительно такая же задача в области этической все еще остается неразрешенной. История учит нас, что необходима известная высота материальной культуры и некоторая свобода от предвзятых мнений (чтобы не сказать предубеждений) национального и религиозного свойства, чтобы для наук, особенно для философии, была открыта возможность плодотворного развития. Но она же учит нас и тому, что со временем, по большей части очень скоро, эта культура неизбежно вырождается в изнеженность, эта свобода — в скептицизм, которые подрывают силы народа, и если не окончательно уничтожают, то в значительной степени обесценивают основные идеи религии, неизменного внутреннего чувства благоговения перед высшим и святым началом и преданности своей народности (не смешивать с внешнею национальною кичливостью). Хорошо еще, что не доказана неразрешимость этой нравственной задачи, которая вытекает из этих отношений, так как мы должны неотступно стремиться к примирению свободомыслия с народным самосознанием, образования с силой; но мы не найдем на всем протяжении всемирной истории народа, у которого подобное стремление не окончилось бы преждевременною неудачей. Так и испанско-арабская нация к середине XI столетия дошла до той ступени развития, когда выступила оборотная сторона ее блестящих приобретений внутренних и внешних. Если не у всего народа, то у руководящих классов сплошь удобства жизни перешли в чрезмерную роскошь, духовная свобода — в произвол и распущенность, а наслаждения и образование заслонили великие идеи религии и отечества, неразрывно, как нигде, связанные на Востоке. То, что прежде, вследствие слишком высокого мнения об индивидуальных силах, выражалось в стремлении к обособленности народностей и племен, теперь обратилось в бессильно-себялюбивую безыдейность, которая из-за чрезмерной утонченности не понимает простейших явлений, из-за деревьев не видит леса. Таким образом, объясняется почти невероятное явление (как, впрочем, нередко бывает на свете): ни одному из испанских эмиров в голову не пришло то, что давно было ясно людям из низших слоев населения и о чем они давно говорили: что при войнах с Фердинандом I предстояла совсем иная опасность, чем когда бы то ни было раньше.
В то время, когда уже ясно был поставлен вопрос о том, быть или не быть исламу в Западной Европе, такой благомыслящий правитель, как Мутамид Севильский, нашел возможным высказать свое мировоззрение в следующем положении: «Разум, по-моему, состоит в том, чтобы перестать быть разумным». И поэтому он вел себя так неразумно, как только возможно; а другие помогали ему в этом смысле, как могли. Андалузские князьки вместо того, чтобы воспользоваться несколькими годами, пока Альфонс VI ссорился со своими братьями Санхо и Гарцией, для установления всеобщего союза с целью защиты против христиан, продолжали драться из-за кусочков раздробленного государства, как собаки из-за кости. Неудивительно, что при таких условиях им вдруг был нанесен удар, от которого у них посыпались искры из глаз. Нанесшие этот удар давно заносили руку; прежде чем говорить о последствиях этих событий, мы должны рассмотреть условия, подготовившие их.
