Однако ничего не было предпринято для того, чтобы воспользоваться этой победой. Вместо того чтобы немедленно идти на Толедо, Юсуф удовольствовался тем, что оставил в западных крепостях надежные гарнизоны и предоставил в распоряжение Мутамида 3000 человек, после чего отправился обратно в Африку. Чтобы не впасть в ошибку при оценке альморавида, у которого было еще довольно энергии, несмотря на его 85 лет, следует иметь в виду, что он, привыкши к африканским условиям, не имел понятия о силе кастильского рыцарства, и еще то, что он рассуждал не как повелитель Испании, а как африканский властитель, средоточие власти которого было в Марокко и для которого Севилья имела такое же значение, как Тлемсен, — значение передового поста в борьбе с естественным врагом его государства. Кроме того, ему нужно было спешить домой еще и потому, что только что умер его старший сын, управлявший государством в его отсутствие. Но несмотря на это, большою ошибкой с его стороны было дать передышку христианам; и они не замедлили воспользоваться этим. Правда, на западе им до поры до времени не на что было надеяться; Сарагоса была в данную минуту неуязвима, а Валенсию нельзя было удержать. Но испанский гарнизон мужественно отстаивал крепость Аледо, и, как только Альфонс стал располагать новыми войсками, он по-прежнему стал опустошать отсюда области Альмерии и Мурсии, а слабые попытки Мутамида воспротивиться испанцам были совершенно безуспешны. Тогда в окрестностях Валенсии жил разбойник, на которого мы должны мимоходом бросить взгляд, не из-за действительного значения его отталкивающей личности, а вследствие той славы, которою он незаслуженно пользуется и в наши дни. Это — Родриго или Руи Диас из Бивара, известный под именем Сида
[473] и Кампеадора
[474].
Это был один из тех начальников вольных дружин, которые тогда, отчасти в зависимости от своего настроения, отчасти смотря, кто более заплатит, предлагали свои силы в распоряжение то христианских, то мусульманских князей; поэтому Сид сражался под знаменами и бену-худ сарагосских, и короля Альфонса, всегда высматривая, где легче всего поживиться добычей. Вероломный, жестокий, всегда готовый нарушить клятву, он нанес чувствительный вред той и другой стороне, и единственное, к чему он стремился, — это добиться самостоятельного княжества каким бы то ни было способом.
Что представляет из себя исторический Сид в сравнении с тем Сидом, которым мы привыкли восторгаться по Гердеру, ясно из известного рассказа о том, как он заложил еврею ящики с камнями, выдав их за золото. Правда, слова его звучат благородно: «Слово мое было в этих ящиках, а слово мое — дороже золота»; автор старинного сказания описывает начало этого происшествия так же, как и позднейший поэт, — жаль только, что рассказ прерывается в тот момент, когда обманутый еврей удаляется с камнями
[475]. Когда Сиду удалось, во время беспорядочной борьбы последующих лет, после долгой осады взять Валенсию в 487 (1094) г., в которой жалкий Кадир в 485 (1092) г. пал жертвой заговора, он велел посадить правителя города, кадия Ибн Джахафа, в яму, края которой были обложены дровами, чтобы таким образом заживо изжарить несчастного. Ибн Джахаф был человек не заслуживающий уважения и слабый политик, но он умер героем и, чтобы сократить свои мучения, собственноручно наваливал на себя горящие дрова. Надо сознаться, что испанцам не посчастливилось в выборе этого своего национального героя. Их восхищение объясняется дерзкою и предательскою непокорностью Сида против короля Альфонса, которую последующие поколения, боровшиеся за свободу против усиливавшегося гнета самодержавия, приняли за благородный дух независимости. Но лишь на короткое время этот изверг Родриго достиг своей цели; недолго пришлось ему, как доброму христианину, строить и украшать церкви; в 492 (1099) г. он умер от злобы по поводу решительного поражения, нанесенного его войскам альморавидами.
Возможность появления такой личности дает ясное представление о том ужасном положении, в котором тогда находилась мусульманская Испания, несмотря на победу при Заллаке. Когда Мутамид убедился в том, что он не в состоянии ничего сделать ни против Аледо, ни против восставшей Мурсии, он лично отправился в Африку, чтобы просить Юсуфа о вторичном вмешательстве в дела полуострова. Альморавид вел себя действительно безупречно и не захватил, кроме Альгисираса, ни одной испанской деревни; вследствие этого ему доверяли и на будущее время. Юсуф изъявил согласие снова прийти на помощь: в 483 (1090) г. он опять явился с войском в Испанию и сделал вид, что хочет напасть на Аледо. Бесстрашный, как всегда, Альфонс с 18 тысячами войска, которое он снова успел набрать, пошел ему навстречу. Но, несмотря на всевозможные маневры, дело не дошло до сражения; потому ли, что Юсуф на этот раз не доверял своему военному искусству или он думал сберечь свои силы на другое. В конце концов Альфонс покинул Аледо и отступил назад; но этот полууспех мусульман, через три года после Заллаки, должен был произвести на них очень тяжелое впечатление. Народ, во главе с влиятельными факихами, обвинял во всем, конечно, своих безбожных эмиров, а не Юсуфа, которого они почитали не только как борца за веру, но и как восстановителя чистого вероучения, благочестивого мусульманина, в противоположность своим светским, негодным испанским князькам. Духовенство всюду громогласно громило порочных султанов, а когда Абдулла Гранадский, желая положить конец этому движению, становившемуся опасным, велел запереть в тюрьму своего главного кадия, влиятельные факихи в ответ на это объявили приговор, по которому он и брат его, владевший Малагой, лишались трона за возмущение против божественного закона. Юсуф только этого и ждал: теперь соблюдение данной им клятвы было необязательно, по крайней мере по отношению к этим двум братьям. Он принудил Абдуллу удалиться из Гранады и занял этот город, точно так же как и Малагу; а когда Мутамид и другие князья, понявшие наконец бескорыстие их спасителя, захотели было позвать на помощь Альфонса, то духовенство объявило и их лишенными престола и пригласило Юсуфа положить конец господству этих вольнодумцев и безбожников. Это было не трудно; поэтому Юсуф возвратился в Африку, поручив покорение мелких испанских владений своему полководцу Зиру ибн Абу Бекру. Недолго пришлось ему бороться с князьями. Мутамид, поддерживаемый своими самоотверженными сыновьями, храбро защищался; но народ был на стороне правоверных альморавидов, а на войско нельзя было положиться. Вследствие этого в том же году (484 = 1091) пали Кордова и Кармона, а затем и Севилья, после того как был разбит посланный Альфонсом, по просьбе Мутамида, ему на помощь генерал Альвар Фаньес. Несчастный эмир, тщетно искавший смерти в битве, был взят в плен; его заставили распорядиться о сдаче еще державшихся крепостей и затем увезли его в Африку. В Агмате, близ Марокко этот привлекательный властитель, показавший себя мужчиной и на поле битвы, печально прожил остаток жизни в плену (умер в 488 = 1095 г.), и у альморавидов не хватило благородства, чтобы облегчить ему последние годы, омраченные еще смертью любимого сына, погибшего после неудавшегося восстания в Андалузии. Трогательные элегии, в которых он жалуется на свою судьбу, принадлежат к числу лучших памятников арабско-испанской поэзии
[476]: в них звучит последний грустный отклик того радостного и счастливого времени, которое теперь прошло навеки.
