В юго-западной части нынешнего Марокко, в провинции Сус, в суровых горах Дэрэн (Западный Атлас) в то время жили дикие и сильные берберские племена масмудиты. Среди этих людей в конце V (XI) столетия появился молодой человек, по имени Мухаммед ибн Тумарт
[480], проявивший такое благочестие, которым он удивил даже берберов; его назвали «другом света», потому что он, при своих непрерывных молитвах, зажигал, по обычаю страны, множество свечей у могил святых. Вскоре он перестал удовлетворяться тем несовершенным познанием вероучения, которое можно было почерпнуть у африканских факихов; поэтому он в 501 (1107) г. отправился в Кордову, а оттуда направился к первоисточникам вероучения, в Мекку, а затем в Багдад, где основанная визирем Мелик-шаха, Низам аль-Мульком, высшая школа была в периоде полного расцвета. Здесь еще недавно преподавал Газзали, победоносный поборник схоластической системы, в том виде, в каком она в общем была установлена со времени Ашари против безбожной философии. В духе этой системы учили наиболее видные богословы, которых здесь еще застал Мухаммед ибн Тумарт
[481]. Вспомним, что Ашари впервые противопоставил рационализму мутазидитских богословов свое учение, в котором он применил присущее им искусство диалектики к правоверному догмату и таким образом дал ему научное обоснование. Соответственно этому его учение является серединой между рационализмом, который только для вида придерживается слова Корана, содержание которого он по-своему перетолковывал, и ортодоксией, которая не допускала разумного толкования и принимала все дословно, даже в тех случаях, где противоречия были ясны. Так, например, мутазилиты толкуют упоминание в Коране о руках и лике Божиих в том смысле, что рука Божия означает его могущество и его благодеяния, что лик — символизирует его бытие; староверы же говорят, что у Бога такое же лицо и такие же руки, как у человека; а Ашари говорит: «Рука его — рука одного из его свойств, а лик его — лик одного из его свойств, например слуха, зрения»
[482], то есть у Бога действительно, в известном смысле, есть руки и лик, но они похожи на человеческие только постольку, поскольку являются носителями соответствующих функций; но что они представляют в действительности — это выходит из круга человеческого разумения. Такое воззрение точно придерживалось писания, и набожные люди могли с чистой совестью присоединиться к нему; но в то же время оно требовало в иных случаях до некоторой степени иносказательного толкования Корана и, таким образом, являлось удобным орудием в руках человека, который пожелал бы воспользоваться словом Божиим в личных целях. А таким именно человеком был Мухаммед ибн Тумарт. Отправился ли он на Восток, заранее задумав подготовить себя к роли в роде Абдуллы ибн Ясина, или эта мысль пришла ему в голову позже, как бы то ни было, несомненно одно
[483], что еще в начале своей общественной деятельности он так обманывал своих сторонников ложными чудесами, что его можно причислить к самым большим обманщикам всех времен и можно смело уделить ему почетное место рядом с Фатимидом Убейдуллой.
Напитавшись на Востоке вдоволь богословской премудростью, которою можно было с таким удобством воспользоваться, он пустился в обратный путь и, вероятно, тогда уже имел в виду, как некогда Убейдулла, объявить себя Махди среди берберов. Но ввиду того, что старое измаилитское шиитство, введенное на время Убейдуллой в Африке, не чтилось более берберами, а суннитская ортодоксия пустила слишком глубокие корни, он решил приступить к делу иначе: к ашаритскому учению, которое он сначала стал громко проповедовать в Триполи, он присовокупил лишь один шиитский догмат о непогрешимости имама, происходящего из рода Али, тайно надеясь, в удобный момент подделав родословную Алидов, провозгласить себя этим имамом. Но важнее было то, что он все время выставлял себя поборником ортодоксии: он составил очерк своего учения под заглавием Таухид, «исповедание единства»
[484], и он сам называет себя Муваххид, «исповедник единства», ставя этим маликитских факихов в неприятное положение людей, не строго относящихся к основному учению ислама, так как они, признавая у Бога материальные руки, ноги, лицо, этим нарушают понятие единства его существа. Нельзя поставить в упрек представителям действительной ортодоксии, каковыми себя по справедливости могли считать в особенности прямодушные сторонники старой веры в Северной Африке, их крайнего изумления и возмущения: они, столпы веры, вдруг были выставлены в глазах невежественной, но фанатической толпы еретиками, и даже в качестве «политеистов» безбожниками, признающими, подобно христианам, множество в понятии существа Божия. Но надо сознаться, что никогда никому не удавалось более смело сбить с позиции церковную партию, превзойдя ее в толковании ее излюбленного основного положения. Конечно, это возможно только там, где масса настолько невежественна, что готова покориться какому-либо слову, девизу, не вникнув в его действительный смысл. А это, как известно, случается гораздо чаще, чем воображает сама масса. После того, как Мухаммед ибн Тумарт был изгнан властями из Триполи, а затем, в 512 (1118/19) г., из Биджайи и должен был удалиться на запад, он оказался почти исключительно в среде берберов, которые с тем большею готовностью приняли его «слово», что видели подвижническую безупречность его образа жизни и то благочестивое усердие, с которым он опрокидывал всякий попадавшийся ему на глаза кувшин вина, разбивал всякий музыкальный инструмент, и вследствие этого проникались к нему глубоким уважением. Впрочем, нельзя отказать ему в том, что он, кроме дерзости, обладал высокою степенью личного мужества; не только в Феце, но вскоре за тем, в 514 (1120/21) г., в самом Марокко, перед лицом самого «властителя мусульман», Али, он во всеуслышание и неустанно громил безбожие господствующей шайки еретиков, а добродушный царственный монах, который в сравнении с такой решительной проповедью должен был чувствовать весь догматический сумбур собственных воззрений, до того растерялся, что имел неосторожность отпустить этого опасного человека. Он отправился к своему племени, масмудам, в Атлас, построив себе рабит, и стал втолковывать своим землякам Таухид, разумеется с тем успехом, которым при таких условиях мог пользоваться святой его пошиба. Когда же собрание альморавидов в Марокко, которому не без основания это дело показалось опасным, потребовало наконец насильственного вмешательства, проповеднику удалось, благодаря бдительности и преданности его приверженцев, спастись от преследований в еще менее доступное убежище. Но он видел, что правительство теперь не оставит его в покое; поэтому он призвал всех своих сторонников к оружию, объявил себя шерифом, то есть потомком Али (со времени Идрисидов их было множество в Магрибе, настоящих и поддельных), и принял в 515 (1121) г. присягу в качестве махди, посланного для истребления неверных и восстановления царства Божия на земле.
