Мы имеем доказательства, что высокопоставленные военачальники и сановники сельджукских династий не раз вступали в тайные сношения с повелителями Аламута. Слишком многие были готовы оказывать весьма веские услуги за то, чтобы удар кинжала был направлен на соперника или на личного врага, и скоро стало ясно, что прилив новой турецкой крови в тело стареющего арабско-персидского ислама не вызвал оздоровления испорченных соков; врожденная турецкая честность была вытеснена уже в третьем поколении господствующих семей персидскою склонностью к обману и хитрости, и если магометанские государи до появления на сцене великого Нуреддина могли почти сравняться в вероломстве с христианскими рыцарями-крестоносцами, то не могло быть и намека на то, чтобы нашелся человек, который смелым и честным ударом поразил бы батинитского дракона — того дракона, которого так удобно было в случае нужды употребить для истребления опасного противника. Не раз по повелению султана войска его направлялись против Аламута, и не раз жители Орлиного Гнезда были почти принуждены к сдаче голодом; но всякий раз случалось какое-нибудь таинственное происшествие — то внезапная смерть повелителя, то неосторожность нападающих, так что в последнюю минуту приходилось снять осаду. Нам так же легко представить себе ослабляющее влияние подобных обстоятельств на всю государственную жизнь, как вообразить ту иронию, какую вызывало в страшном знатоке людей Хасане, «старце гор»
[80], и в его преемниках сознание, что, в сущности, весь этот ничтожный мир получает своих правителей с Аламутской скалы, недаром и по форме похожей на льва, готовящегося к прыжку.
Если Хасан ибн Саббах находил удовольствие в сатанинском романтизме созданного им себе положения, то само собой разумеется, что он не забывал об отмщении «крестьянскому сыну и турку». В 485 (1092) г., когда он, вероятно, был как раз занят обучением своих федавиев, случилось событие, которое в первый момент, вероятно, рассердило его, так как оно не дало ему возможности произвести желаемое впечатление, но которое в то же время должно было в значительной мере содействовать поддержанию и усилению его власти. Он только что с большим трудом, посредством ночного нападения, отделался от войска, посланного его прежним другом Низамом аль-Мульком для разрушения Орлиного Гнезда, и, может быть, раздумывал, как бы ему отплатить за оказанное ему внимание, как вдруг пришло неожиданное известие: турок и крестьянский сын разошлись после двадцатилетней совместной деятельности, ознаменованной самыми блестящими успехами. Мелик-шах, которому было в то время 38 лет, находясь в цвете сил и в полном развитии своей власти, вероятно, чувствовал себя подчас стесненным той самостоятельностью, которую приобрел Низам аль-Мульк во время своего тридцатилетнего управления государством и которую он удерживал за собой и в семьдесят семь лет, благодаря признанию его заслуг и опытности. Как бы то ни было, но возможно, что оба они могли бы продолжать работать вместе, памятуя о своей долговременной и испытанной верности друг другу и о том, как недолго осталось жить визирю, если бы не разъединил их самый опасный из всех опасных в нашем мире элементов, именно честолюбивая женщина. Это была Туркан-хатун, самаркандская султанша, которая, преследуя свои своекорыстные цели, погубила и себя, и власть своих родственников. У Мелик-шаха был от нее сын Махмуд, родившийся в 480 (1087) г. и в то время имевший несколько больше пяти лет от роду; кроме того, от других жен у Мелик-шаха были еще сыновья: Баркиярок (род. 471 = 1078/79 г.
[81]), Мухаммед (род. 474 = 1082 г.) и Синджар (род. 479 = 1086 г.). Когда поднялся вопрос о престолонаследии, то все говорило в пользу Баркиярока, не только потому, что он был старший, но и потому, что мать его происходила из рода сельджуков, а это имело влияние на отношение к нему многих из высокопоставленных лиц государства.
Ввиду этого, когда Мелик-шах, еще будучи во цвете лет, начал, по весьма понятным причинам, обсуждать это важное дело, то Низам аль-Мульк высказался в пользу Баркиярока, и Мелик-шах, по-видимому, склонялся к тому, чтобы и в данном случае последовать совету своего визиря. Но на это никак не могла согласиться Туркан-хатун. Женщина умная и энергичная, она стремилась играть первенствующую роль в случае смерти своего супруга; поэтому все ее усилия были направлены к тому, чтобы наследником был провозглашен ее маленький сын, и так как в этом отношении она встретила отпор со стороны визиря, то она решила свергнуть его. Она сумела внушить султану, что министр недостаточно чтит авторитет государя, что сыновья и другие родственники визиря, которых он посадил на самые доходные места, позволяют себе всевозможные злоупотребления относительно служащих и подданных, словом, что Низам пускается на самые бессовестные проделки, прикрываясь именем своего повелителя. «Пословица гласит: кто слушает, тот верит», — умно замечает по этому поводу персидский историк. И действительно, Мелик-шах поддался влиянию нашептываний на старинного слугу своего дома; через некоторых придворных султан послал визирю весьма немилостивое распоряжение, давая ему при этом почувствовать его подчиненное положение по отношению к своему повелителю и приказывая ему положить предел злоупотреблениям, в которых его обвиняли. Престарелый визирь был возмущен до глубины души подобным неделикатным поведением государя, который был обязан Низаму своею властью и своими величайшими успехами; он громко выразил свое неудовольствие в присутствии вручивших ему султанскую грамоту и заключил свои слова так: «Его корона неразрывно связана с моим письменным прибором; если я закрою свой прибор, то и корона его погибнет!» Эти пророческие, но не в придворном духе сказанные слова
[82] были переданы Мелик-шаху; можно себе представить, какое впечатление произвели они на без того уже разгневанного повелителя. Хотя было решено не действовать официально против визиря, заслуги и значение которого признавались всеми слишком открыто, но втайне делались приготовления с целью раз навсегда избавиться от неприятного старика
[83]. Во время рамадана 485 г. весь двор собрался в Багдад, и 10-го числа упомянутого месяца (14 октября 1092 г.) во время стоянки в поле, близ Нихавенда, Низам аль-Мульк был заколот федавием, явившимся к нему под видом просителя. Туркан-хатун и секретарь ее Абуль Ганаим, главное орудие ее планов, могли торжествовать: доверенное лицо султанши было сделано визирем, получив почетный титул Тадж аль-Мульк («венец царства»), а на высшие государственные должности были назначены, вместо приверженцев убитого, креатуры султанши. Но как только это свершилось, Мелик-шах, вскоре после своего прибытия в Багдад, заболел, как говорят, горячкой и ночью 16 шавваля 485 г. (18–19 ноября 1092 г.) сошел в могилу вслед за своим великим министром.
