Среди эмиров, назначенных Зенги себе в помощники, стояли в первом ряду два брата, родом из армянского Двина, но курды по происхождению, Неджм ад-Дин («звезда веры») Эйюб и Асад ад-Дин («лев веры») Ширкух. Подобно многим другим предводителям отрядов этого интересного племени, которое состояло с незапамятных времен из разбойников, конокрадов и воинов, они были на службе у сельджуков и находились (Эйюб в качестве коменданта) в крепости Текрит на Тигре, принадлежавшей к Ираку, когда Зенги, потерпев поражение в борьбе против эмиров в 526 (1132) г., поспешно обратился в бегство и прибыл сюда. Принимая во внимание тревожность времени, когда султаны и эмиры ежедневно сменялись и никто не знал, к какой партии он будет принадлежать завтра, лукавые курды нашли выгодным спасти атабега, положение которого становилось уже опасным, от преследователей: при случае он мог быть им полезен, и они позволили ему переправить корабли через реку. Он не забыл им этой услуги: когда, позднее, они разошлись с своим начальником и должны были покинуть Текрит (верно, около 527 = 1133 г.), они встретили в Мосуле самый радушный прием и скоро возвысились до самых высших должностей: ко времени смерти Зенги Ширкух считался первым его эмиром, а Эйюб был правителем города Баалбека. Нуреддин ценил их услуги не меньше своего отца: он вверил Эйюбу управление Дамаском, после того как этот город попал в его руки не без заслуги этого курда; Ширкуха же он избрал для отправления в Египет, предприятия очень рискованного, как только сам принял многозначительное решение вмешаться в запутанные дела Египта.
Благодаря ничтожеству последних Фатимидов и их окружающих, благодаря слепой алчности иерусалимских франков и короля их Амори, благодаря, наконец, редкому дарованию и выдержке Ширкуха и его подчиненных дело дошло после трех походов 559 (1164), 562 (1167) и 564 (1169) гг. до того, что палестинским христианам вдруг вместо открытой страны, бессильной и беззащитной, доступной их хищническим набегам, противостал и в Нильской долине военный лагерь, хорошо защищенный и располагавший в очень скором времени значительными боевыми силами. Теперь крестоносцы были окружены врагами со всех сторон, если не считать нескольких франкских крепостей, в особенности Карака
[119] и Шаубека, которые преграждали еще путь войску между Дамаском и Каиром, к востоку и югу от Мертвого моря. Но пока доступ к Средиземному морю был открыт, сирийским христианам нечего было отчаиваться: подобно великану Антею, но при замене земли морем, они благодаря близости моря запасались новыми силами. Очень характерно (хотя этому содействовала случайно и смерть императора Фридриха I), что ни один из Крестовых походов не был удачен, кроме первого, который шел сухим путем.
Мы помним, что Ширкуху не суждено было докончить то дело, за которое он принялся с такой смелостью, вымучив согласие еще колебавшегося Нуреддина. Через несколько недель после того, как он устранил последнего Фатимида, Адида, и по господствовавшему в Египте со времен Афдала обыкновению принял, вместе с должностью генералиссимуса халифа, царский титул с прибавлением аль-Мансур «победоносный», — он умер (564 = 1169 г.), как говорится в Коране (6, 44): «Так, что когда они радовались тому, что выпало им на долю, вдруг Мы похитили их»
[120].
Его место занял близкий родственник его, один из эмиров, которые сопровождали Нуреддина и должны были служить ему защитой, а именно сын брата Ширкуха, Эйюба, по имени Юсуф, прозываемый аль-Мелик ан-Насер, царь-защитник, но более известный под другим почетным титулом «чистота веры», Салах ад-Дин, или, как привыкли выговаривать христиане, Саладин. Мусульмане, всегда склонные в странном предначертании судьбы выдающихся людей видеть таинственное проявление повелителя мира, заранее все предопределившего, особенно напирают на то, что этому человеку удалось проложить путь к власти только благодаря удивительнейшему сочетанию обстоятельств. Когда дядя его Ширкух уже в 559 (1164) г. желал, чтобы он сопутствовал ему в Египет, он не выказал ни малейшего желания идти с ним, а чтобы побудить его к участию в решительном походе 564 (1169) г., потребовалось прямое приказание Нуреддина. Таким образом, этот последний, сам того не подозревая, заставлял сопротивляющегося идти по тому пути, который должен был привести курдского эмира на вершину власти, а династию атабегов повергнуть в глубину несчастья, ибо так говорится в книге Аллаха: «Но, быть может, вы чувствуете отвращение к тому, что добро для вас, и, может быть, любите то, что составляет для вас зло: Бог знает, а вы не ведаете». Едва было окончено предприятие в Египте, как умер Ширкух, и Саладин, естественно, занял его место; точно так же четыре года позднее смерть Нуреддина, последовавшая именно в тот момент, когда без этого для нового властителя Египта все было бы опять поставлено на карту, прочистила ему дорогу.
Как в указанных здесь первых начинаниях, так и в течение всей своей жизни сын Эйюба был баловнем счастья. Его успехи, так и поражения — все способствовало лишь более яркому освещению великих черт его натуры, так что едва ли кто-либо из государей Востока пользовался такой любовью и уважением современников и возбуждал такое удивление в потомках. «Его видная осанка, — слышим мы, — заставляла чувствовать к нему почтение и располагала к нему сердца; будучи общителен и приветлив, он находил самое большое удовольствие в том, чтобы одарять. Когда он умер, печаль народа была так велика, как будто бы он лишился пророка; никогда еще не испытывали такого горя при смерти царя, ибо он был любим, любим как благородными, так и преступниками, как мусульманами, так и неверными»
[121]. Даже мы до сих пор почти любим Саладина, мы, для которых, вместо действительной личности, восстает прекрасный образ, созданный Лессингом; стремление наше к идеалу истинной свободы совести делает нас склонными почитать султана, который до такой степени воодушевлялся нашими собственными мечтами о будущем.
Между тем, как это часто бывает, история должна значительно изменить образ, начертанный поэтом. Прежде всего заметим, что если бы даже Саладин пустился в более или менее долгий разговор с одним из презираемых евреев, то едва ли одобрил бы аллегорический рассказ о трех кольцах. Если Саладин всю свою жизнь обращался с такой изумительной благодетельной мягкостью с иноверными, особенно с попавшими в его власть христианами, то это объясняется главным образом великодушием его сердца. Саладин был такой рьяный суннит, каким едва ли был кто-нибудь из курдов. Его особенно хвалят за заботы о теологических интересах в духе правой веры; о свободе совести он думал так мало, что велел немедленно казнить суфия Сухраверди, философия которого отличалась несколько пантеистической окраской, когда благочестивые доносчики сообщили ему, что он поселился у Мелик Захира Халебского, одного из сыновей Саладина, и угрожает отравить своими ересями душу молодого князя. Размеры, в которых «царь-защитник» изъявлял притязания на усердие мусульманских князей и подданных, ни на волос не отличались от способа действий Нуреддина, хотя, благодаря приветливости внешнего обращения и тонкости натуры, он мог казаться мягче и доступнее. Между тем, совсем не руководствуясь позволительной для поэта свободой, мы должны еще немного затмить блеск его красок.
