Не очень-то красив способ, каким Саладин устранил
[122] несчастных Фатимидов: один из наиболее заслуживающих доверия мусульманских историков, который всюду превозносит его, нисколько не утаивает, что смертоносный кинжал, возможно не без ведома султана, прервал жизненную нить Конрада Монферратского. Тяжел упрек, который, именно с мусульманской точки зрения, мог быть сделан ему относительно его поведения с Нуреддином. А именно: вскоре по принятии правления в Египте он стал держать себя более независимо, чем подобало простому управителю народа. Под предлогом нужды в некоторых подкреплениях он еще в 564 (1169) г. сумел выманить у Нуреддина присылки в Египет отца своего, Эйюба с его подчиненными, и часть войск. Тогда ему не нужно было так боязливо считаться со своим властелином; и когда последний, желая восстановить безопасное сообщение между Дамаском и Каиром, предпринял завоевание Карака и Шаубека и требовал при этом помощи египтян, Саладин не раз под очень незначительными предлогами держался вдали или прямо удалялся в решительный момент. Ему было очень с руки, что доступ из сирийских владений в Египет был труден; но так как Нуреддин не хотел, да и не мог допускать непокорность в своих эмирах, то вместе с возможностью полного разрыва возникла опасность: как раз в тот момент, когда великий сын Зенги думал достичь цели двадцатипятилетней непрестанной работы на пользу веры, спасение магометан опять сделалось вопросом, благодаря самолюбивым стремлениям к обособлению.
Из различных указаний можно заключить, что на этот раз и Саладин чувствовал себя не совсем уверенно. Когда только было возможно, он кривил душой и при случае выказывал себя умышленно покорным подданным; но человек, подобный Нуреддину, не довольствовался долго одними словами. В 569 (1173/74) г. в Каире узнали, что в Сирии ведутся обширные военные приготовления; нельзя было сомневаться в цели предстоящего похода, и нечистая совесть управителя Египта выдала себя тем, что он, желая на всякий случай обеспечить себе убежище, велел одному из своих братьев взять северную Нубию, а затем, смелым скачком через Красное море, Йемен. Но дело не зашло так далеко, как можно было опасаться. Быть может, сам эмир, как это бывает у натур, отваживающихся на великое, полагался на свое счастье, — во всяком случае, в среду 11 шавваля 569 г. (15 мая 1174 г.) от быстро развившейся болезни умер Нуреддин, едва достигши 58 лет; теперь Эйюбид — так называют Саладина, как и впоследствии его потомков, по имени отца — мог дать полный простор своему честолюбию, не уничтожая успехов своего великого предшественника.
Что бы мы ни думали о его поведении в отношении к последнему, но в отношении к малым людям, оставшимся после смерти Нуреддина, Саладин мог без угрызений совести проявить права прирожденного государственного человека. С этого момента он действительно тот несравненный герой, которым мы привыкли в нем восхищаться. Его отвага, соединенная с осторожностью и умом, даже с хитростью, его личная храбрость, которые он проявлял в течение своей жизни, едва ли заслуживают такого большого удивления, как его поистине мужественное терпение в несчастье. Он делается нам всего дороже, когда после великой победы при Хиттине
[123] и завоевания Иерусалима, равно как после потери Аккона и последовавшего за ней тяжелого времени, выказывает постоянно равномерное самообладание и терпение, с которым он, в по-видимому, самом отчаянном положении все-таки не покидал ни надежды, ни того полудобродушного, слегка иронического снисхождения к слабостям других людей, которые Лессинг сумел так тонко схватить. В этом человеке нет ничего мелкого; его многохвалимая преувеличенная щедрость была лишь выражением его высокого образа мыслей, по которому он не мог отказать взрослым детям в игрушке, в которой они странным образом находят удовольствие. Из сообщенного выше эпизода между Нуреддином и его женой и рассказа, по которому Саладин велел однажды выплатить одному бессовестному лейб-медику 30 тысяч драхм, лишь бы не видеть более его кривой физиономии
[124], ясно выступает все различие между этими натурами, в своем роде одинаково высоко одаренными.
Государственной деятельности египетского владыки (569–589 = 1174–1193 гг.), самостоятельность которого была теперь признана без всякого сопротивления, предстояло отчасти еще раз осуществить двойную цель Нуреддина, отчасти пойти дальше достигнутого им. Смерть князя Дамаска и Халеба немедленно сделала опять спорным вопросом соединение сирийских и месопотамских мелких владений, которое было достигнуто с таким трудом. Сын Нуреддина, Измаил, с прозвищем аль-Мелик ас-Салих
[125], был еще слишком молод, чтобы не быть игрушкою в руках эмиров; когда он, по совету одного из них, перенес свою резиденцию из Дамаска в Халеб, то тотчас порвалась связь между обеими частями Азии; а так как Месопотамией, немедленно по получении известия о смерти государя, которого все боялись, завладел Сейф ад-Дин II, сын Кутб ад-Дина Мосульского (565–576 = 1170–1180 гг.), то, при знакомой нам взаимной зависти этого рода владетелей, нельзя было надеяться на общие и целесообразные действия относительно крестоносцев. Поэтому, когда Саладин, отразив
[126] одно нападение христиан и усмирив восстание в Египте, двинулся в 570 (1174) г. на Дамаск, который только что постыдно купил деньгами отступление уже вступившего
[127] в провинцию иерусалимского войска, то это было действительно благодеянием. Город сдался без вооруженного сопротивления; точно так же после непродолжительных дипломатических переговоров сдался Хамат, и уже до конца 570 (1175) г. египетское войско осаждало в Халебе сына Нуреддина с его атабегами. Правда, вмешательство графа Раймунда из Триполи и позднее Сейф ад-Дина Мосульского заставило Саладина отказаться на время от этого предприятия; но зато с последним из названных князей отныне счеты раз навсегда были кончены.
Несмотря на свои большие притязания, он был жалким парнем, который всего охотнее сидел за рюмкой вина в своем гареме, в то время как другие за него давали сдирать с себя шкуру; войско, которое он отправил в Сирию под начальством своего брата, Изз ад-Дина, вместе с отрядом из Халеба потерпело поражение у Хамата (570 = 1175 г.), а когда в следующем году он стал сам во главе войска и двинул против Саладина новые отряды при содействии Ортокодов из Маридина и Хисн-Кефы, Саладин опять разбил его при Хамате, и так основательно, что он сломя голову бежал обратно в Мосул и уже до самой смерти (576 = 1180 г.) не отважился двинуться оттуда. На этот раз победитель, еще до похода окончательно освободившийся из-под верховной власти Зенгидов и принявший титул султана, удовольствовался присоединением некоторых небольших местечек в Сирии, оставив на некоторое время Халеб в покое: он должен был идти навстречу беде, которая, угрожая все большей опасностью, поднималась с другой стороны. Между мусульманами и крестоносцами все еще, как и прежде, находились для обеих сторон одинаково неприятные гнезда ассасинов.
