И все-таки монгольский предводитель, завоевавший Герат, опасался, как бы не спряталось и не спаслось слишком много из огромного населения, находившегося в стенах города; вот почему во время отступления ему пришла в голову блестящая мысль снова послать в Герат, с одной из ближайших остановок, две тысячи человек, чтобы посмотреть, не вылезли ли из своих нор несколько бедняков, понадеявшихся на удаление палачей. Эта прекрасная хитрость удалась вполне; среди развалин нашлось 2–3 тысячи человек, которых можно было еще убить. Когда, по окончании этого великого дела, монгольские герои окончательно покинули эту местность, то из 100 тысяч человек, которые населяли эту цветущую страну, осталось всего шестнадцать, нашедших себе убежище на окрестных неприступных скалах; еще 24 человека собралось с ближайших мест, и дом Божий, главная мечеть, которую монголы оставили неразрушенной, опять была для этих несчастных первым убежищем. То, что умный генерал Чингисхана сделал в малых размерах, сам он, прежде чем снова облагодетельствовать восток Азии своим присутствием, сделал в больших. Этот мудрый правитель держался того верного взгляда, что мертвые обыкновенно не поднимают восстаний; таким образом, когда различные обстоятельства в начале 621 (1224) г. задержали его в Северной Индии, потом в Самарканде, он велел своим наездникам еще раз напасть на Мидию, а главным образом разрушить бывшие столицы Хорасана и Афганистана, особенно Балх, Мерв и Газну, и добить все их население, которое постепенно снова набралось туда. В Мерве осталась еще особая стража под начальством одного турецкого перебежчика Ак-Мелика — имя этого благородного человека стоит спасти от забвения — с целью выследить тех, кто как-нибудь избег избиения. Однако многие удачно прятались и не отваживались показаться; тогда этот изверг набрел на мысль велеть прокричать призыв к молитве с высоты мечети. Правоверные, уверенные в безопасности, вышли из своих засад и поспешили в мечеть, конечно, к вящему удовольствию монголов, которые с полным удобством могли поймать их и дать им возможность немедля вкусить радости рая.
Когда наконец в 621 (1224) г. Чингисхан, пробыв на западе более четырех с половиною лет, удалился с своими войсками в Монголию, то те местности, которые, несмотря на хищнические набеги тузов, гуридов и хорезмийцев, остались отлично возделанной страной и возделывались миллионом прилежных людей, были обращены в пустыню. Обитатели, которым удалось спастись от монгольских толпищ, принуждены были в течение всего следующего года питаться большей частью нечистыми животными: собаками, кошками и т. д., потому что монголы уничтожали все хлебные поля. Почти все города представляли из себя груду развалин, на которых блуждали одинокие и жалкие представители спасшихся. Царскому Мерву и Ургенджу, главному городу большого царства Хорезма, предстояло теперь десятки лет оставаться незаселенными, и, даже когда они позднее немного пообстроились, это были лишь жалкие деревни; в таком состоянии они находятся и в наше время. Несмотря на то что Туе был скоро восстановлен самими монголами, он никогда уже более не процветал; теперь — это груда развалин, и только находящаяся поблизости от него гробница Али Рида постепенно сделалась средоточием нового города, Мешхеда, куда стекаются на поклонение шииты. Старая резиденция Нишапур навсегда осталась только провинциальным городом. Серахс с этих пор сделался жалким селением, и даже те места, которые вследствие своего выгодного положения, у входа в горные проходы, имели известное значение, как то Хорат и Балх, никогда не достигали своего прежнего значения. Газна снова погрузилась в ту тьму, из которой извлек ее султан Махмуд, а Рей, существовавший полторы тысячи лет, был как бы вычеркнут из ряда персидских городов. Сравнительно лучшая участь постигла Трансоксанию. Правда, и здесь число жителей уменьшилось вдвое, и плодородная часть страны была страшно опустошена; но Самарканд все еще существовал, и Бухара скоро снова поднялась из своих развалин, ибо Чингисхан непосредственно присоединил эту провинцию к своему царству, тогда как о Хорасане он пока как будто совсем и не думал. Нетронутыми остались пока государство халифа и южные провинции Фарс и Кирман, для которых гроза на этот раз пронеслась мимо; но вторая из них, вследствие особых обстоятельств, уже испытывала последствия последних событий. Один хорезмийский предводитель, каракитайского происхождения, по имени Барак Хаджиб
[189], спасаясь от монголов вместе с другими эмирами и порядочным войском, в 619 (1222) г.
[190], после перехода Джелаль ад-Дина на индийскую почву, был оттеснен в Кирман и одержал здесь верх в борьбе с наместником шаха. Как мы сейчас увидим, позднее ему удалось овладеть всей провинцией, в которой после него потомки его и правили до 705 (1305/06) г.; эта династия известна под именем династии каракитаев Кирмана
[191]. В то время как Барак был занят тут войною, он сам чуть не подвергся опасности со стороны более сильного. После удаления монголов
[192] эмиры и солдаты повыбрались из возвышенной Мидии и каспийских провинций; это были те самые, которые здесь же искали спасения после уничтожения хорезмийского войска. Конечно, они сейчас же поторопились доказать друг перед другом ту храбрость, которую им не удалось выказать в отношении к ужасным непрошеным гостям; а султан Гияс ад-Дин, брат Джелаль ад-Дина, у которого теперь также хватило настолько воинского мужества, чтобы покинуть свой замок в Мазандеране, не был способен водворить здесь порядок. Даже турки пришли скоро к сознанию, что им нужна более сильная рука, и уже по прошествии двух-трех месяцев несколько эмиров отправились в Индию, чтобы побудить Джелаль ад-Дина вернуться в Персию. Тот между тем продолжал играть роль странствующего рыцаря. Он скитался между горами Северной Индии и устьем Ганга. Однажды он перешел даже через все пять рек на Дели. Повсюду он сражался с полусамостоятельными турецкими правителями этих провинций, но находил лишь пищу и добычу для своих всадников; добыть для себя царства он не мог, хотя неутомимо то тут, то там завязывал сношения с недовольными и врагами князей-правителей. Алтытмыш, эмир Дели и позднее султан всей Индии, хитро сумел не подпускать к себе слишком близко непрошеного гостя и в то же время не порывать с ним окончательно.
И он, и другие индийские мусульмане почувствовали себя освобожденными от злого домового, когда в конце 621 (1224) г. Джелаль ад-Дин действительно решился принять приглашение с запада. Чтобы не возбудить внимания Чингисхана, только что покидавшего Трансоксанию, Джелаль ад-Дин направился с Инда через Мекран, древнюю Гедрозию, где, как это некогда случилось и у Александра Великого, большая половина его войска пала жертвой перехода через пустыню, так что к концу года он прибыл в Кирман с 4–5 тысячами человек. Как мы только что упомянули, каракитаец Барак был занят здесь борьбою с старым правителем страны, который номинально держал сторону Гияс ад-Дина. Тем необходимее было его противнику соединиться с Джелаль ад-Дином. Этот охотно принял его присягу, и теперь оба они вместе быстро подчинили всю провинцию. Хотя шах и мало доверял своему новому вассалу, ему все же ничего другого не оставалось, как формально передать ему управление Кирманом, которым тот и управлял до 623 (1226) г. за своего верховного господина. В указанном же году он объявил себя независимым, и Джелаль ад-Дин, занятый неустанной борьбою с другими врагами, не мог воспрепятствовать этому. На самом деле этому неутомимому воину предстояло так же мало прочных успехов на этом новом месте, которое он теперь занял, как и в Индии. И это главным образом по его собственной вине. Вначале он, правда, действовал довольно разумно. Когда он сам занял часть Фарса, которую между тем Гияс ад-Дин отнял у атабега Сада, то без дальнейших разговоров отдал эту землю ее прежнему господину. Потом, не встретив сколько-нибудь значительного противодействия со стороны своего бездарного брата, он завладел всем Ираком. Теперь после пяти ужасных лет в первый раз снова явилась надежда на восстановление какого-нибудь порядка и на создание силы, способной энергично отразить новые нападения монголов. Надежда эта была напрасна; но не следует винить в этом исключительно храбреца хорезмшаха — так продолжали называть Джелаль ад-Дина и после исчезновения его столицы с лица земли. Правда, округа Хорасана, поскольку они были населены, без всякого сопротивления снова перешли в его власть, но едва ли было возможно создать из этих опустошенных стран (например, такими мерами, к каким прибег раньше на Западе Генрих Птицелов, желая оградиться от вторжения венгерцев) такой вал, который был бы способен защищать от татар. Поэтому для того, чтобы в случае возвращения монголов эти последние могли быть побеждены, необходимо было присоединить к новому государству другие провинции, большая способность которых к отпору увеличила бы средства к обороне. Но сделать это мирным путем, заключив союз с халифом, Пехлеванидом Узбеком, государем Мосула, и Эйюбидом Хилата, войти с ними в союз, который стоял бы на высоте своей задачи, — это выходило за пределы турецкого кругозора, уже не говоря о том, что и эта попытка, вероятно, оказалась бы безуспешной. Даже Нуреддину и Саладину никогда ничего подобного не приходило в голову.
