Всего лучше была судьба халифов: войска Мустансира лишь с переменным счастьем сражались в 635 (1237) г. с конниками, много раз нападавшими на его владения вплоть до Самарры. В 647 (1249) г. в одном из таких столкновений следующий халиф, Мустасим, потерпел более решительную неудачу. Но зато самому Багдаду больше даже не угрожали. Можно было бы удивляться тому, что завоеватели при таком плачевном состоянии всех этих государств, которым к тому же приходилось более или менее плохо от остатков рассеявшегося хорезмийского войска, шнырявшего то тут, то там, не делали более быстрых успехов. Но надо знать, что со времени смерти Оготая (Угедея) (639 = 1241 г.) в семье Чингисхана начались раздоры, которые, благодаря примерной дисциплине монгольских предводителей, правда, не угрожали существованию царства, но все же отчасти до известной степени ослабили силу дальнейшего движения их на запад. Если бы исламские западные государства сумели воспользоваться этим временем, то многое случилось бы иначе. Десятки тысяч воинов, посланных сюда Ого-таем, могли беспрепятственно подготовить почву для позднейших, более решительных предприятий. В то время как они были заняты этим, в Персии и Хорасане господствовала ужасная десятилетняя неурядица. Татарские толпы и бродячие шайки, когда-то составлявшие турецкое войско, постоянно воевали друг с другом, а всего более с несчастными жителями. Только в 637 (1239/40) г. один из вновь присланных наместников, поселившийся в Тусе, в интересах монгольского же правительства водворил хоть приблизительный порядок; но уже через два года, вследствие перемены династии в Каракоруме, он был свергнут, и прежние бедствия снова возобновились. Наконец в 649 (1251) г. ссоры за звание великого хана окончились, причем верховным владетелем всех монголов выбрали Мангу
[198]-хана, внука Чингисхана от другого его сына (царствовал 649–657 = 1251–1259), обошедши потомков Оготая, до сих пор столь мало выказавших себя с хорошей стороны. Новому хану удалось быстро обезопасить свою власть от всякого сопротивления, и очень скоро он мог уже снова предпринять походы на запад.
«Мангу-хан, — наивно рассказывает один из позднейших персидских восхвалителей монгольского владычества, — пришел к следующему заключению: так как некоторые из царств были подчинены и включены в число татарских владений во времена Чингисхана, другие же до сих пор не были окончательно завоеваны, между тем как размеры земного шара безграничны, то он должен послать опять в каждую соседнюю страну одного из своих братьев, дабы они подчинили их и держали их в повиновении, а он сам мог бы беззаботно и победоносно восседать в старых юртах
[199], проводить время в удовольствиях и производить расправу». Один из этих братьев был Хулагухан, достойный внук Чингисхана, беспощадный монгол, для которого человечность и пощада были совершенно чуждыми понятиями, но который, подобно своему ужасному предку, умел властвовать и распоряжаться. После обширных приготовлений он двинулся осенью 651 (1253) г. во главе большого войска
[200]. Только в 653 (1255) г. он достиг Самарканда, а 1 зуль-хиджжи (1 января 1256 г.) перешел Оксус. Приветствовать его на персидской земле стеклись коронованные слуги с отдаленнейших частей запада: два одновремено прозябавшие в Руме сельджукские султана, сын атабега Фарсского, который, как осторожный человек, уж с самого начала предпочел выказать себя вассалом монголов, наместники Хорасана, Мидии, Азербайджана, Аррана и Ширвана, христианский король Грузии. Кроме того, масса знатных людей этих стран — все послушно пали к ногам этого и без того слишком могущественного варвара, нового бича Божия. Недаром брат великого хана утверждал, что послан для предприятия благоугодного для мусульман. Жалобы благочестивых людей на измаилитов, говорил он, достигли слуха властелина, и он снарядил этот поход, чтобы уничтожить крепости этих убийц. И действительно, для монгольских интересов было настоятельно необходимо уничтожить ассасинов, возвышенные гнезда которых были едва ли затронуты общей волной разорения.
Дела же Горного Старца, в печальные десятилетия после вторжения Чингисхана, были неплохи, приверженцы его, помимо своих главных твердынь в Аламуте и его окрестностях, распространили влияние много дальше в Персии, особенно в Кухистане. Но несравненная дисциплина их, внутреннее единство, составлявшие более ста лет всю их силу, с течением времени уменьшились. Не каждый умел ловко пользоваться теми тайными уловками, посредством которых главы ордена умели обеспечивать себе слепое повиновение своих подчиненных. Вместе с суеверным страхом постепенно исчезло и безусловное повиновение. Прежний тайный союз оказался немногим сильнее, чем одно из княжеств, на которые распалось Сельджукское царство. Сравнительно с другими власть этого союза была всегда своеобразна, а благодаря большому числу недоступных притонов, составлявших оплот секты, она и до сих пор была опасна и страшна. Но как раз за день до перехода Хулагу через Оксус случилось решающее событие. Ала ад-Дин, предпоследний глава ордена, возбудил неудовольствие своих окружающих многократными попытками водворить среди приверженцев измаильтизма прежнюю строгую дисциплину. В 653 г. (31 декабря 1255 г.) его нашли убитым, и собственный сын его, Руки ад-Дин, не свободен от подозрения, что он заранее знал о смерти отца.
Он с самого начала вел себя настолько неуверенно, насколько это соответствовало как нечистой совести, так и жалкому положению остальных исламских владетелей. Передовой отряд, который должен был прокладывать путь главному монгольскому войску, уже некоторое время осаждал одну из главных крепостей ассасинов в Кухистане, но не мог взять ее; сила Аламута и других соседних крепостей, из которых Меймун-Диз («Счастливая гора») сделалась теперь резиденцией предводителя, была уже испытана прежними оборонами. Тем не менее Рукн ад-Дин разделял всеобщий страх перед татарами. Через посредство монгольского коменданта Хамадана он начал переговоры с Хулагу, который расположился главной квартирой в Тусе. Он надеялся путем официальной присяги в верности обеспечить за собой обладание прежними землями. Но хану это было не выгодно: вассал, продолжающий сидеть на неприступных скалах, был совсем не в его вкусе. Наполовину уступая, наполовину угрожая (начинавшаяся осада Меймун-Диза придавала известный вес этим угрозам), он сумел вытребовать у жалких преемников ужасного Хасана ибн Саббаха одну уступку за другой. В конце концов, после многих уверток и изворотов, Рукн ад-Дин сдался вместе со своими приближенными в 654 (1256) г. Умный Хулагу принял его очень любезно, заставил написать приказание всем комендантам ассасинских крепостей о том, чтобы они открыли свои ворота монголам, и затем, по просьбе его, отправить его с почетной свитой ко двору великого хана. Свита эта имела по пути дерзость убить последнего государя Аламута; история умалчивает о том, очень ли сердился Хулагу на этот самовольный поступок. Во всяком случае, он, на основании инструкций, подписанных Рукн ад-Дином, велел сдаться сорока измаилитским крепостям. Только немногие отважились на сопротивление, среди них и сам Аламут, который, однако, вскоре сдался. Крепость была разграблена, а позднее — окончательно разрушена специально для того оставленным отрядом; это стоило много времени и труда. Орлиное Гнездо, в течение 170 лет наводившее ужас на исламский мир, было уничтожено.
