Немедленно созванный им курилтай одобрил эту достохвальную мысль с воодушевлением, которое могло бы несколько сравниться с чувствами французского сената к великому Наполеону. Немедленно приступлено было к выполнению ее: семидесятилетний старик, в сущности, не мог терять много времени. Уже на пятый месяц после въезда в Самарканд армия, с невероятной быстротой снова дополненная до 200 тысяч человек, выступила через Яксарт. Но слишком скоро ей пришлось остановиться. В Отраре, еще на правом берегу реки, Тимур заболел горячкой, настолько сильной, что почти с первого момента можно было предвидеть смертельный исход.
17 шабана 807 г. (18 февраля 1405 г.) время восторжествовало и над самым могущественным и прославленным из всех когда-либо живших мусульманских государей.
Был лишь один человек, который равнялся с Тимуром по внутренней силе, именно Омар; он, правда, только издали посылал распоряжения своим войскам, но силой своей личности господствовал вполне над каждым из своих полководцев и показал все свое величие в другой области, создавая из едва организованных шаек бедуинов и расстроенных иноземных провинций государство, основания которого в продолжение восьми веков служили рамками для народного развития, при всех переменах все же до известной степени равномерного и непрерывного. Разрушение этих оснований было уже издавна подготовлено турками, потом ускорено монголами и татарами, за исключением лишь недоконченной попытки доблестного Газан-хана создать новый организм: навсегда завершить это разрушение стало печальной заслугой Тимура, когда он из всей Передней Азии произвел хаос, в котором больше уже не таились силы, нужные для восстановления нового исламского единства. Таким образом, из двух самых великих государей ислама Омар стоит в начале собственно магометанской государственной жизни, как ее творец, а в конце, как ее разрушитель, стоит Тимур, прозванный Тамерланом.
Книга четвертая
Конец средневекового Востока и новое время
Глава 1
Наследие Тимура и Османское царство
История ислама, как целого, обусловленного взаимодействием внутренних и внешних движений, в главном заканчивается Тимуром. Передней Азии потребовалось еще целое столетие, чтобы привести в ясность наследие завоевателя мира, то есть неопровержимо выяснить фактическую невозможность действительно расчистить все груды развалин. Теперь нам остается присутствовать только при последней сцене эпилога, хотя и несколько растянутого; она кончится в тот самый момент, в который европейские государства соединятся для разделения между собой магометанских государств с колонизаторскими целями, что едва ли будет сопровождаться значительными материальными затруднениями. Каждый знает, что, к сожалению, это соединение состоится еще не так скоро; и таким образом мертвенное окоченение мусульманского Востока, только при случае нарушаемое судорожными подергиваниями, продолжится еще некоторое время, пока какой-нибудь болгарский или афганский камешек не сдвинет с места нависшую лавину.
Царство Тимура, которое даже при нем не без труда сдерживалось невероятной энергией этого государя, конечно, должно было распасться в момент его смерти; это было неизбежно, разве что он оказался бы почти в небывалом в истории положении — иметь возможность завещать свое царство столь же выдающемуся наследнику, как он сам, ибо ведь его честолюбию чуждо было предпринятие государственных мер, которые дали бы известную внутреннюю опору награбленной им куче земель. Но судьба была теперь настолько справедлива, что между многочисленными сыновьями и внуками, оставшимися после его смерти, тотчас начались всевозможные распри, которые естественно повлекли за собой немедленное распадение плохо или, скорее, совсем несогласованного целого. Тимур, кажется, помышлял о престолонаследии по прямой линии, когда, будучи уже на смертном одре, обошел двух еще живых детей, давно уже, правда, непригодного Мираншаха и Шах-Роха
[289], и назначил себе в преемники своего внука (сына своего покойного старшего сына Джехангира), Пир Мухаммеда. Но так как только что названные дяди, Мираншах — в качестве правителя Тебриза, Шах-Рох — в качестве государя Хорасана, получили в управление от самого Тимура большие участки государства, то Пир Мухаммед мало мог надеяться на возможность управлять так же неограниченно, как его дед, даже если бы все эмиры Трансоксании вместе со своими войсками подчинились бы ему; но и тут случилось как раз противоположное. Большая часть войска подняла на щит Халиль-Султана, сына Омар-шейха, также умершего до Тимура
[290]; дело дошло до многочисленных схваток между ним, Пир Мухаммедом и другими членами этого рода, и, в то время как в самой Трансоксании в конце 808 (1406) г. Халиль окончательно одержал верх и Пир Мухаммед должен был довольствоваться господством над Афганистаном, в Мидии между находящимися там Тимуридами произошли всевозможные столкновения, которые заставляли опасаться полнейшего распадения этих владений. Но так как уже тотчас после заключения мира между Халилем и Пир Мухаммедом последний был убит в Кандагаре своим визирем, то Шах-Роху было не трудно, из своей резиденции в Герате, завладеть Афганистаном, так что уже в 810 (1407) г. все земли между Оксусом, индийской границей и Западной Персией повиновались ему.
Счастье и впоследствии благоприятствовало сыну Тимура. Как это ни покажется невозможным для внука завоевателя мира, Халиль, вопреки времени и обстоятельствам, среди которых жил, был сентиментальный пастушок, всецело поглощенный своею любовью к Шади-и-мульк
[291], красивой, хотя и низкой по рождению женщине, в честь которой он писал стихи. Так как он не мог подарить ей солнце, луну и все звезды, то он, по крайней мере, растратил для ее прихотей все государственные доходы; конечно, это было совсем не по вкусу эмирам, и скоро произошло восстание, в котором Халиль был схвачен одним из мятежников (812 = 1409 г.). Под конец ему удалось спастись у джетов, где он сокращал время сочинением поэтических элегий к своей возлюбленной, которую поневоле должен был покинуть
[292]. Шах-Рох между тем благоразумно вмешался в начинавшийся беспорядок: без особого труда — ибо даже недовольные эмиры в большинстве случаев сознавали необходимость быстрого единения — овладел он всей Трансоксанией и уже в конце 811 г. (начале 1409 г.) торжественно въехал в Самарканд. Хотя позднее он снова перенес свою столицу в Герат, который благодаря его заботам снова стал процветать, все же его власть, если не считать немногие эпизоды в течение его долгого царствования (807–850 = 1405–1446), признавалась всеми и по ту сторону Оксуса, так что ужасные бури последних десятилетий сменились благодетельным спокойствием.
