В настоящее время всякий читающий газеты знает, что оттуда, вверх по долине, идет прекрасная дорога в Герат; тогда, конечно, она лежала далеко в тылу умных султанов и оставалась незанятой. Теперь всё стремительно и без всякого порядка бросилось в столицу; правда, ее достигли еще до прихода неприятеля, но каждое мгновение можно было опасаться его неожиданного появления. Всюду господствовали страх и смятение, нигде — твердая воля; старый Тимур перевернулся бы в своем гробу, если бы там, внизу, узнал что-нибудь о том, насколько жалки стали эти люди, единые с ним по плоти и крови. Каждый мирза или другой какой-нибудь начальник устраивал так, чтобы уйти оттуда вместе со своими войсками и вернуться на родину — как будто можно было надеяться на безопасность каждого из них в отдельности в Мерве или Астерабаде, когда все они вместе не могли защититься около столицы. Шейбани обманул такие ожидания: после того как его узбеки без труда взяли Герат и разграбили эту богатую резиденцию, как после монголов умеют делать это только турки (913 = 1507 г.), они прошли по всей стране, уничтожили рассеявшиеся остатки хорасанского войска и схватили различных мирз, которых находили то тут, то там. Все они, за исключением тех, которые предпочли умереть защищаясь, были впоследствии убиты, так что вся династия Хусейна погибла. Только тот, подстрекательства которого впервые произвели беспорядок и разорение в цветущем государстве его отца, а именно мирза Веди аз-Земан, бежал на запад и через десять лет умер бездомным беглецом в Константинополе.
Из всего царства Тимура в руках его потомков не осталось ничего, кроме горных крепостей Кабула и Газны, где стоял начеку Бабур II, которому было едва двадцать пять лет, но который уже теперь вполне созрел и как полководец, и как государственный человек, и, смотря по обстоятельствам, думал или двинуться на Шейбани, или, в случае если бы превосходящие силы узбеков стали слишком теснить и его маленькое царство, наброситься на Индию, где уже не один мусульманский удалец находил свое счастье. Подобно тому как Тимур некогда вместе со своими турками и татарами сделал набег на Персию, так, казалось, новое царство его внуков делалось добычей новых орд той же расы.
Со времени упрочения власти Хусейна Длинный Хасан обратил свое внимание исключительно на запад. Теперь и мы с своей стороны должны посмотреть, какова там была между тем судьба наследников Тимура. Всех малоазиатских эмиров, которые после битвы при Ангоре были снова водворены в своих владениях, было восемь. Здесь, однако, все пошло как везде: как только Тимур повернулся спиной к тому миру, который он составил из отдельных частей, все опять расшаталось, так как он забыл спаять эти отдельные части. Известно
[307], как быстро османы, особенно благодаря энергии сильного султана Мухаммеда I, отдохнули после поражения Баязида. Таким образом, их соперникам в Малой Азии предстояло лишь кратковременное существование. Уже преемник Мухаммеда, Мурад I, мог в 829–832 (1426–1429) гг. окончательно снова присоединить к своему царству все эмираты западной половины этого полуострова
[308], а те два, которые одни уцелели, а именно эмират Карамании и лежащее в Пафлагонии государство Кастамуния, обязаны были продлением своего существования на несколько десятков лет тому обстоятельству, что европейские завоевания пока отнимали у османских султанов слишком много времени, для того чтобы они могли иначе, как случайно, вмешиваться в дела Малой Азии. Положение этих стран, в особенности Карамании, между владениями османов, мамелюков и туркменов Ак-Коюнлу — причем каждому из этих государств было выгодно ослабить другое — побуждало к постоянным нападениям на эмират и сделало его наконец яблоком раздора между ними. Но центральное положение этой страны, все еще располагавшей серьезными силами, могло бы доставить значительные выгоды, если бы только она вела искусную политику. Но случилось как раз обратное. Государи ее, Насер ад-Дин Мухаммед (805–829
[309] = 1403–1426) и Ибрахим (829–868 = 1426–1464), не сумели ни сделать себя необходимыми тому или другому из своих крупных соседей, ни натравить одного на другого для собственной выгоды. Нападение, предпринятое Мухаммедом на Бруссу (он слишком понадеялся на свои силы), стоило ему большей части его владений. Союз с египтянами, который он заключил после этого несчастья, помог не надолго, так как сын его, Ибрахим, был настолько глуп, что испортил отношения и с ними. Таким образом, это маленькое государство должно было неизбежно погибнуть; но в тот момент, как один из пограничных соседей собирался завладеть им, дело дошло до столкновения между ними самими. С самого начала установились натянутые отношения между османами, с одной стороны, и мамелюками и Белыми Ягнятами — с другой; и если в то время, как государь Карамании одинаково враждовал со всеми своими противниками, эти последние на время были дружны друг с другом, то это никогда не могло быть на сколько-нибудь продолжительное время. В течение всего IX (XV) в. вся история Передней Азии зависит главным образом от этих обстоятельств; окончательная развязка произошла не ранее начала X (XVI) в. — европейские войны до и после завоевания Константинополя приковывали к себе османскую военную политику, но помимо того тут играло роль и почти полное истощение государства мамелюков, которое началось со времени отступления Тимура из Сирии.
С тех пор как существует мир, Египет не очень-то был избалован хорошим управлением. Но, без сомнения, самой гадкой из всех династий была вторая мамелюкская династия, так называемая черкесская или бурджитская. Первая, бахритская, имела свои слабые стороны, но почти до самого ее падения все еще чувствовались благодетельные влияния энергии Вейбарса и дипломатической и торгово-политической мудрости Килавуна и Насера: страна достигла благосостояния, даже богатства, народ если не был счастлив, то, по крайней мере, был менее несчастен, чем подданные большинства исламских государств. Слабость последних бахритских султанов и возрастающая непокорность мамелюков, правда, принесли здесь много несчастья еще до прибытия Тимура, и если Баркук и ввел некоторый порядок, а уступчивости его сына Фараджа Египет был обязан той завидной выгодой, что снова избег татарского разорения, то все-таки бедствия, которые причинили ему мамелюки со времени смерти первого черкесского султана, почти превышали всякие вероятия. Разницу между обеими династиями можно кратко обозначить так: во времена бахритов эмиры и войска выказывали свою необузданность и дикость по отношению друг к другу, при черкесской же династии — преимущественно по отношению к мирным жителям. Кроме того, хорошие учреждения и верные политические принципы первых попирались их преемниками столь же неразумно, сколько умышленно. Непрочность положения султана среди своих непокорных военных слуг в оба периода действительно почти одинаково неизменна. Число бурджитов, которые существовали одно столетие с четвертью, также равнялось двадцати четырем. Обыкновенно поступали здесь так: царствующий султан, чувствуя приближение смерти, назначал себе в преемники своего сына. Но тот неизменно свергался: если он был несовершеннолетним, то своим опекуном, а если он был уже взрослым, то каким-нибудь эмиром, который после этого с своей стороны напрасно снова пытался утвердить наследственное престолонаследие за своим родом.
