В сущности, только пятеро из этих государей могли изъявлять претензии хоть на такую относительную власть. О Баркуке мы знаем уже достаточно; как ни были недостаточны результаты его усилий, его правление все-таки было благодетельным противодействием полному беспорядку при последних Бахритах. После его смерти все пошло вверх дном, и не только во время Тимура; сын Баркука, Фарадж, два раза свергался с престола и, в конце концов, был убит; шейх Махмудий (815–824 = 1412–1421) был человек храбрый, который во внешних дедах выступил несколько более энергично и восстановил сильно павший авторитет мамелюков в Северной Сирии, но, как и другие, не умел излечить внутренних недугов страны. Наследовавший ему после нескольких дворцовых революций Бурс-бей
[310] (825–841 = 1422–1438) был самый могущественный, но и самый отвратительный из этих султанов, правление его, отличавшееся блеском внешних успехов, в то же время, благодаря хищническому управлению, привело страну к обеднению. Государем, достойным похвалы, был Джакмак (842–857 = 1438–1453), которому удалось, не роняя своего достоинства, водворить порядок у себя дома и установить мир с соседями, однако он все же не смог сдвинуть мамелюкское государство с тех ложных путей, по которым оно шло. Позднее дикость солдат свирепствовала еще с большей силой, пока Каит-бей (872–901 = 1468–1496) временно не поднял свою страну. Правда, и он не был хорошим братом. Но действительно честный и добрый человек вообще не мог удержаться на такого рода троне: если же он и был достаточно жесток, то, по крайней мере, умел при этом хоть до некоторой степени держать войска в своих руках и несколько более, чем его предшественники, позаботиться о спокойствии внутри и энергичной политике извне. Вместе с ним однако действительно рушилось все; после его смерти одна дворцовая революция сменялась другою, и государство почти всецело распалось на множество эмиратств, государи которых непрестанно дрались и которых даже приближение османов могло побудить только к мгновенному и то неполному единению.
Основная ошибка этой военной аристократии — отсутствие всякого закона о престолонаследии при полном общем беззаконии — до окончательной погибели усугублялась злом, тесно связанным с этим и имевшим еще худшее действие: неправильным управлением финансами. Те, кто в настоящее время любуется одной из величайших достопримечательностей Каира, так называемыми гробницами халифов, расположенными к востоку от города, у подошвы горы Мукаттам и представляющими из себя целый город великолепных зданий, увенчанных куполами, и изящных минаретов, вероятно, редко дают себе отчет в том, что эти надгробные здания черкесских султанов хотя и служат памятниками их могущества, но в то же время представляют собой одну из главных причин его печального прекращения. Подобно древним фараонам, каждый мамелюкский государь желал иметь свой надгробный памятник, и все они, начиная с Баркука и до Каит-бея и Кансувы, осуществляли свою волю, насколько им это позволяло время их царствования. Но эти постройки стоили много денег. А так как в то же время притязания эмиров и солдат только возрастали, то доходы государства, как ни быстро увеличивалось богатство страны благодаря тому, что Килавун и его преемники поощряли и защищали индоевропейскую сухопутною торговлю, все же были недостаточны для покрытия расходов.
Вследствие этого уже при шейхе Махмуде II этой курице, несущей золотые яйца, приставили нож к горлу, а Бурс-бей, столь же своевольный, сколько неумелый, зарезал ее. Дело обстояло так плохо, что между 830 и 840 (1427 и 1437) гг. европейские торговые государства, в особенности Венеция и испанцы, энергично протестовали против злоупотребления этими мерами, а последние подтвердили свое заявление нападениями своего флота. Бурс-бей был наконец принужден прекратить свои главнейшие злоупотребления, но, конечно, никто не избавил его собственных подданных от грабительской системы. После него все же никто не вел дела столь бессовестным образом, но и лучшие из его преемников не сумели остановиться на том скользком пути, на который вступил Бурс-бей. Пока индийская торговля не могла избежать дороги через Египет или Сирию, источник благосостояния все же не совсем иссяк, но, как только открытие морского пути в Ост-Индию открыло для товаров этой страны новые пути на запад, экономическое падение мамелюкского государства стало неизбежным. Это случилось тем более скоро, что португальцы с самого первого появления своего на востоке естественно имели враждебные столкновения с мусульманскими купцами, до тех пор единственными господами на индийско-персидском море. Кажется, не подлежит сомнению, что именно магометане различного рода насилиями первые испортили отношения, которые христиане завязали с индийскими князьями.
Понятно, что оба флота старались уничтожить друг друга: христиане перехватили все египетские корабли, какие только могли взять; в 914 и 915 (1508, 1509) гг. у берегов Индии произошло несколько морских сражений, а в 919, 922 (1513, 1516) гг. португальцы пытались напасть со стороны моря на Аден и даже на Джедду. Борьба эта продолжалась до самого владычества османов. Последствия все возрастающих денежных затруднений султанов обнаружились с ужасающей ясностью еще до наступления окончательной гибели. При каждой возможности эмиры и простые солдаты начинали ссоры с мирными гражданами, чтобы иметь предлог к грабежу, должности и почести продавались тем, кто больше предлагал, бывали даже такие ужасающие факты, что правительство за большую сумму денег по всем правилам продавало людям, желавшим кому-нибудь отомстить, личных врагов этих последних, так что те могли утолить свой гнев пытками и убийством. Такие чудесные государственные меры должны были при первом удобном случае принести свои плоды. Состоявшие из рабов войска, которым и теперь нельзя было отказать в храбрости во время битвы, еще годились для какого-нибудь хищнического набега вглубь Малой Азии или Месопотамии, но с ними нельзя было вести крупной военной политики.
В то время как османы медленно, но постоянно подвигали свои малоазиатские границы на восток, мамелюки не могли сделать крепким оплотом своего могущества хотя бы даже только пограничный Тавр. В Абулустейне и окрестностях сидели эмиры из династии Зуль-гадир
[311], которые номинально были вассалами мамелюков, но были туркменского происхождения и сильно стремились к самостоятельности; по соседству с ними жили бену-рамадан
[312], также туркменского происхождения, поселившиеся в Восточной Киликии на месте малоармянского королевства, уничтоженного с 776 (1375) г. Оба эти маленькие государства были окружены владениями своих египетских ленных государей, Караманией и Ак-Коюнлу, и само собой разумеется, что непрерывные попытки последних распространить свои владения, в особенности на юго-запад, приводили здесь к постоянным мелким войнам. Но как только Белые Ягнята оставляли их в покое, Зуль-гадиры, равно как бену-рамаданы сейчас же начинали важничать, держали себя дерзко по отношению к мамелюкам или же приставали к Карамании. На границе между мамелюками и Караманией постоянно поддерживалась зияющая рана, и ни одна из этих двух общин не обладала достаточной силой для восстановления порядка в этих хищнических государствах.
