Чтобы вновь водворить на своих местах укрывшихся у него караманских государей, Ахмеда и его брата Касим-бея, Хасан с большим войском нанес в 876 (1471) г. сильный удар османским войскам в Малой Азии, удар, на время заставивший их отступить и предоставивший большую часть Карамании в его руки. Успех, однако, был непрочен. Мы не знаем, что побудило Хасана оставить на западе только 10 тысяч человек, а самому с остальным войском вернуться на родину. Там он засел на весь 876 (1472) г., между тем как венецианский флот только что приближался к южному берегу Малой Азии, и этим указывалось, что следовало бы энергично направить все свои силы на это место. Пока наше знание не будет увеличено дальнейшими разоблачениями, вся эта история остается для нас совершенно непонятной. Во всяком случае, оставшиеся в Карамании и совершенно потерявшие почву под ногами отряды туркменов в 877 (1472) г. потерпели поражение у озера Керелю
[317] еще прежде, чем сам Мухаммед успел прибыть в Малую Азию; а когда в конце того же года (весной 1473 г.) главное османское войско перешло через Босфор под предводительством своего султана, то он должен был искать своего врага в местности около верхнего Евфрата.
Сначала счастье благоприятствовало Узун-Хасану, но в решительной битве при Терджане
[318] его мужественно сражавшиеся отряды наконец должны были пасть под выстрелами ужасной османской артиллерии. Участь Малой Азии была решена на целые столетия: если Хасан, следовать за которым в его азербайджанское убежище Мухаммед, по совету своего знаменитого визиря Махмуда, благоразумно не позволил себе и после уничтожившего его удара и до самой своей смерти, последовавшей между 880 и 883 (1475 и 1478) гг., думал о мести, то все же дело не дошло до новой войны с османами. В то время как после его смерти созданное им царство распалось, благодаря междоусобным войнам между его преемниками, в 886 (1481) г. умер и Мухаммед Завоеватель, преемник которого Баязид II не походил на одноименного предка и на отца, а был более миролюбив. Таким образом, дело кончилось не только прекращением военных действий между Ак-Коюнлу и османами, а и на долю мамелюков выпала короткая отсрочка, на которую едва ли можно было рассчитывать и которая продолжалась свыше 30 лет.
Каит-бей взирал на войну между Хасаном Длинным и стамбульским султаном с таким спокойствием, как будто бы это дело вовсе его не касалось. Правда, что Мухаммед II, знавший, с кем имел дело, успокоил его и его эмиров на то время, пока был занят Узун-Хасаном, дав ему лакомый кусок в виде Абулустейна, но уже через несколько лет после этого (884 или 885 = 1479 или 1480 г.) осман позволил себе заместить эмира, посаженного сюда Каит-беем, своим родственником.
Мамелюкам не могло прийти в голову соединиться против все более своевольно выступающего завоевателя с Ак-Коюнлу, все еще могущественными, несмотря на свое поражение; ибо хотя это и было бы разумно, ненависть их к ним пустила слишком глубокие корни: но, во всяком случае, надо отдать справедливость египетскому султану, что, верно сознавая невозможность мирных отношений к османам, он теперь сделал все, чтобы помешать дальнейшим успехам этих опасных соперников, стремившихся приобрести руководящее влияние в Передней Азии. Без сопротивления стерпел он обиду, когда Кипр, который со времени нескольких походов Бурс-бея (827–829 = 1424–1426 гг.) платил дань мамелюкам и которому мамелюки и позднее напоминали при случае о его зависимости от них
[319], в 894 (1489) г., благодаря увольнению Катерины Корнарос, сделался венецианским; но тем энергичнее выступил он против Малой Азии, когда Баязид II, раздраженный ласковым приемом, оказанным в Египте
[320] враждующему с ним брату Джему, и некоторыми другими дипломатическими столкновениями
[321], объявил войну мамелюкам. Несмотря на все затруднения, обусловленные непокорностью эмиров, генералы Кишт-бея в нескольких походах 890–896 (1485–1491) гг. нанесли османским войскам чувствительные поражения, и в конце концов Баязид, удовлетворившись несколькими формальными уступками, должен был все-таки заключить мир, по которому как Зуль-гадиры Абулустейна, так и бену-рамаданы Киликии оставались под верховной властью Египта. Это могло бы быть хорошим началом энергичной оборонительной политики, если бы положение мамелюкского государства хоть до некоторой степени допустило последовательное ее продолжение. Но еще до смерти Каит-бея (901 = 1496 г.) всеобщая расшатанность, алчность и непокорность войск, нужда населения, усиленная чумою и голодом, бессилие и отсутствие средств у правительства настолько увеличились, что во внешних делах нельзя было ничего предпринять; а что было впоследствии, мы видели уже выше. Только внутренние раздоры в Османском царстве, начавшиеся в конце жизни Баязида II
[322], и другого рода дела, не дававшие Селиму I передохнуть до 920 (1514) г., отодвинули падение могущества мамелюков еще на два столетия; но как только самый свирепым из османских султанов получил некоторую свободу движений, он обратился против Сирии или, вернее, против Абулустейна.
В 921 (1515) г. этот округ был завоеван, династия Зуль-гадиров была совершенно уничтожена, затем в 922 (1516) г. была окончательно покорена и близлежащая Месопотамия, на которую османы нападали еще раньше. Даже сирийские и египетские эмиры не могли более скрывать от себя, что дело дойдет до их шкуры; после долгих десятилетий по крайней мере большинство из них доказали свою готовность помочь друг другу. Но, к сожалению, и теперь нашлось несколько бесчестных, которые путем измены товарищам постарались приобрести милость предполагаемого победителя: не только превосходство османской артиллерии, но и преднамеренное слишком поспешное бегство Хейр-бея — и этого не следует забывать — были причиной поражения мамелюков при Халебе 25 раджаба 922 г. (24 августа 1516 г.), благодаря которому вся Сирия перешла в руки Селима. Большинство из остальных эмиров и солдат дрались так хорошо, что показали себя достойными прежней славы этого войска, а сам султан Кансува аль-Гурий, почти восьмидесятилетний старец, пал на поле битвы: впрочем, эти люди, вообще говоря, довольно неответственные, никогда не были трусами. Теперь их нерешительность и отчаяние все увеличивались. Правда, что Туман-бей, второй государь, носивший это имя, и последний султан Египта, избранный главою всеми мамелюками, которым удалось достигнуть Каира после победы османов, был человек храбрый. Но, как часто бывает после неудач, среди знати не хватало в высшей степени нужного единодушия и самоотречения; только нехотя и колеблясь, отправились они на войну, которая предстояла им с надвигающимся Селимом. Опираясь на гору Мукаттам, возвышающуюся над Каиром на востоке, Туман-бей 29 зуль-хиджжи 922 г. (22
[323] января 1517 г.) дал бесполезную решительную битву: план его действий был выдан, его геройство и геройство его единомышленников не могли спасти мамелюкского государства, погибшего прежде всего по их собственной вине. Он, равно как и другие эмиры, не унизившиеся до перехода на сторону османов, еще отбивались некоторое время в столице или в поле, но организованное сопротивление было уже невозможно: мамелюков побивали всюду; сам храбрый государь, опять-таки благодаря измене, был предан в руки Селима, и тот, по совету низкого Хейр-бея, велел повесить его.
