К чему это ведёт? А вот к чему: капиталисты стараются залезть в бизнес ещё раньше. Выходцы из акселератора Y-Combinator стоят от 6 до 12 миллионов долларов, а ведь зачастую это компании без работающего продукта (или с продуктом, но без клиентов). Только что созданные фирмочки из пары человек поднимают десятки миллионов. И таких фирм сотни
[86].
А если заглянуть чуть глубже, за жадностью капиталистов мы заметим кое-что примечательное: стартапы – вместо того, чтобы создавать работающие бизнес-модели, – фокусируются на фандрайзинге, бесконечном найме и международной экспансии. Вместо борьбы за профит проинвестированные компании превращаются в огромные машины для сжигания денег.
При этом всё меньше и меньше стартапов получают деньги. Но успешные компании собирают какие-то колоссальные, циклопические инвестиции на самых ранних этапах. С 2012 года медианные вложения на посевной стадии выросли в четыре раза: с $500к до 2 миллионов долларов
[87], а в 2017 году восемь компаний собрали первые инвестиции в $500+ (ПИЦОТ!) миллионов. Общее количество денег, влитых капиталистами в замечательные идеи на seed-раунде выросло с 5.7 до 12.7 миллиардов долларов, хотя число получателей немного уменьшилось: с 1192 до 1165.
Столько денег не текло в индустрию с пузыря двухтысячного года. Напомню, что с 1997 по 2001 годы энтернет внезапно вырос из гадкого утёнка в прекрасную чёрную какашку, утянув огромные деньги под абсолютно дебильные проекты типа всемирного магазина еды для животных. Короткие доменные имена продавались за миллионы, и, казалось, надо только придумать интересное сочетание из четырёх-пяти символов с окончанием «ком», и деньги польются рекой.
На самом пузатом моменте пузыря капиталисты перестали считать деньги вообще. На первое место вышел хайп, и, как говорится у нас в высших кругах власти, инновации. Бабло текло просто на удачный, прости господи, урл. Логично, что чёрная какашка лопнула, облив инвесторов тёплым поносом, и некоторые (но не все) вдруг поняли, что круто 1) смотреть на кэшфлоу и считать деньги 2) вливать в компанию не бесконечное количество бабла, а достаточное для взлёта.
Я и сам успел тогда поработать во французском стартапе ProXchange, который возмечтал сделать панъевропейскую биржу подержанного оборудования. Это была моя первая работа – вебмастером. Платили мне то ли 6600, то ли 6800 франков в месяц – чуть больше минимальной зарплаты. Евро тогда только-только появилось, за тысячу давали 6560 франков. Малюсенькую 33-метровую двушку в центре Парижа мы снимали за 7000. Жировать особо не получалось, хотя жилось неплохо – бутылочку Бордо мы могли себе позволить, а гречневые блины на углу были вкусны и полезны. Хватало даже на пару раз сгонять на выходные в Альпы (в общагу, конечно, но это не беда – зато со скипассом и едой). В Диснейленд лазили через забор, а в метро часто ездили без билетов, как негры. Золотое было время!
Но я отвлёкся от темы. Сайт стартапа был написан на полумёртвом ныне ColdFusion, а я занимался его переводом на русский, что из-за романо-германских языковых шаблонов было нелегко, хотя и интересно. Так вот, основатели собрали сначала 3, а потом ещё 30 миллионов евро на вершине интернет-хайпа. Мы сидели в новомодном тогда оупенспейсе и всё было очень многообещающе. Офисы конторы открылись то ли в 8, то ли в 12 странах (в том числе и в России), поиском оборудования занимались топовые профессионалы из своих отраслей – за топовую зарплату, конечно.
Но самое крутое в той работе я запомнил на всю жизнь. Это была столовка, которую, конечно, язык не поворачивался назвать столовкой – это был крутейший ресторан с искусным поваром-негром, который каждый день готовил блюда разных кухонь мира. Поход на (бесплатный!) обед был лучшим моментом дня. Тогда я познал смысл французского десерта.
Контора прожгла 33 ляма за 3 года. По 11 миллионов евро в год. Я бы не отказался порулить такой темой – на чужие-то деньги! Они даже приобрели какой-то полудохлый британский аукционный дом, но это не помогло. Идея создать биржу чего-то нестандартного опасна тем, что надо одновременно привлекать и продавцов, и покупателей. Продавцы не будут тратить часы на вбивание спецификаций сложных вещей в портал, где нет покупателей. А покупатели не придут туда, где ничего не продаётся. Замкнутый круг.
Таких стартапов было очень много – в Америке куда больше, чем в Европе. Закончилось это, как вы помните, не очень красиво. А что творится сейчас? Фонды впрыскивают огромные деньги на всё более ранних этапах развития компании. Это как если бы футбольные менеджеры скаутили пятиклашек и предлагали им взрослые контракты. В результате отрасль превратилась в казино: люди делают всё более рискованные ставки в мягко говоря слабо проверенные бизнес-модели. Это и правда похоже на бешенство конца девяностых: взять хотя бы Uber с капой в десятки, если не сотни миллиардов долларов – это 10–20 годовых выручек (не прибылей!). Просто сумасшествие какое-то.
Заметьте и новые лозунги: в начале 2000-х стартаперы кричали, что они построят нам нового удобного посредника, а сейчас – кричат, что посредника они как раз уберут – взять тот же Uber, AirBnB и всё такое. Хотя смысл, конечно, один и тот же: собрать денег с неуклонно растущей толпы юзеров.
7.2. Топот единорогов
Растут вливания – растут и капитализации. В 2015 году 80 стартапов достигли капы в 1 миллиард долларов. А в 2017 таких рогатых ребят стало
[88] уже 258.
Почему? Капиталисты подняли планку. Ещё несколько лет назад раунд в $10 млн считался большим. Сейчас такие фонды, как SoftBank Vision даже не будут вкладывать меньше сотки. Поэтому будущие единороги (а пока ещё неказистые, но многообещающие безрогие жеребята) просто обязаны брать бабки и пытаться вырасти. Рост любой ценой приводит, естественно, к постоянным – и даже постоянно растущим – убыткам.
Компания попадает в замкнутый круг роста на шальные деньги. Чтобы оставаться привлекательной, ей надо расти. Чтобы расти, ей нужно ещё больше денег. Поэтому прибыль откладывается на потом, а вот поиск новых инвестиций становится главным приоритетом.
Двадцать лет назад Google поднял 36 млн долларов, через три года стал прибыльным, а через шесть вышел на биржу. Сегодня компании остаются частными многие годы, пытаясь вырасти. Uber поднял двадцать два миллиарда (ШТОА!!) и за 9 лет прибыльным пока не стал.
Причин дикорастущего единорожия много: китайцы. Там сейчас просто колоссальное количество денег. Как говорится, с каждого по нитке – хромому каравай. Во-вторых, растут и плодятся фонды – сейчас каждый второй бизнес-ангел основал фонд имени Мильнера и собирает с прижимистых миллионеров денежки, обещая нереальные по американским меркам 25 % годовых. В итоге куда меньше компаний получают деньги инвесторов. Но суммы при этом растут!
