С 2004 года, когда она вышли на биржу, Salesforce выплатила сотрудникам почти 5 миллиардов долларов в виде акций. Это намного больше зарплат. Сколько досталось акционерам? Триста шестьдесят миллионов. При продажах в 52 миллиарда.
И это не считая тех денег, который Бениоф получил за проданные акции собственной компании. Он так в неё верил, что шесть лет подряд продавал по 10–12 тысяч акций в день. Каждый день. Шесть лет. Чудеса да и только! Вот где инвесторы заплатили и за форму для оркестра, и за инструменты – даже когда не было самого оркестра.
Можно продавать много, если хорошо платить своим продавцам. Инвесторам нравятся растущие прибыли. А на расходы Уолл-стриту положить. Даёшь рост любой ценой!
7.6. Миллиарды взамен на убытки
Конечно, венчурный капитал не так плох, как кажется. Ну ладно, мне вообще не кажется, что он плох. Но надо проанализировать некоторую, знаете, оторванность создателей от империалистов. Круто делать компанию на коленке, и растить её из прибыли. Тогда можно прочувствовать реальную ценность своего «бизнеса». А уж если вы создали технологию и ищете финансирование, не надо заглядывать дальше года вперёд. И уж точно не надо тратить его на фирменные кенгурушки с логотипом или новый офис с теннисным столом и квасом на кране.
Контрпримеры, конечно, есть. Осенью 2018-го компания MVMT (делают модные часы и солнечные очки) продалась американскому гиганту Movado за 100 миллионов долларов, ни разу не обратившись к венчурному капиталу. При этом им обещали ещё соточку, если они продолжат рост.
Два основателя (между прочим, парни 27 и 26 лет) за 5 лет умудрились создать компанию из 40 человек и развить международную сеть. Зародились на Indiegogo, в 2013-м продали товара на миллион баксов, а в 2017-м ребята показали уже $71 миллион продаж. Но это как раз то исключение, которое подтверждает правило. Сейчас это стало диковинкой. Это, наверное, плохо.
Или хорошо. Может быть, у вас появится шанс.
В октябре 2018-го вышел отчёт американского исследователя Джея Риттера в The Wall Street Journal
[96]. Он давно исследует IPO, и выясняется, что с начала года 83 % компаний, вышедших на биржу, были убыточными. Последний раз такая вакханалия происходила в пузыристом 2000-м году, но тогда убыточных было даже меньше – 81 %. Это вообще самое большое количество за весь период наблюдений, а это последние 40 лет!
Публика хочет роста, а не прибыли. Взять два недавних технологических IPO – EventBrite и SurveyMonkey. Первая облегчает продажу билетов на мероприятия. Перед IPO они подняли коридор цен с 19–21 до 21–23 долларов за акцию, разместились по верхней планке
[97], а акции их выстрелили на 60 % в первый день торгов
[98]. Профита у них никогда не бывало.
Такая же история с SurveyMonkey – конторой, которая облегчает опросы и анкеты. Сначала они подняли рейндж
[99] с 9-11 до 12 баксов, продали дополнительные полтора миллиона акций (это уже плюс 18 бонусных лямов), да ещё и в первый день выросли на 42 процента. При этом за шесть последних кварталов ребята ушли в минус на 50 миллионов долларов. Или ещё один пример – акции убыточной биотех-компании Solid Biosciences (которая, на минуточку, занимается только одной редкой болезнью) выросли с размещения в три раза, хотя одно из их клинических исследований остановлено
[100].
Похоже, что аппетит инвесторов к новым размещениям только растёт. Поэтому такие гиганты как Uber и AirBnB долго остаются в частных руках – греют интерес.
Журнал Fortune ещё в 2014-м году писал, что инвесторы уже несколько лет оценивают не кэшфлоу и не профит, а две других метрики: размер рынка и темпы роста
[101]. Но самое необычное, что за первые три квартала 2018 года вложения в эти несущие убытки компании выросли в среднем на 36 %. А в прибыльные – на 32 %. И в кого же теперь накладывать денег, товарищи?
Хотя вышеупомянутый Риттер пишет
[102], что в долгосрочном периоде (за 3 года после IPO) акции прибыльной компания в среднем растут на 6 % сильнее убыточной. В 80-х и 90-х было так же, просто убыточные компании гораздо реже выходили на биржу. В первый день торгов они растут примерно одинаково, но вот дальше прибыльные обгоняют рынок на 8 процентов, а убыточные отстают на 10.
Но сегодня это почему-то никого не пугает. Вот если б показать эту картинку какому-нибудь молодому, амбициозному и неудачливому предпринимателю 80-х годов прошлого века! Он расчувствуется и со слезами на глазах спросит: «А что, так можно было?».
Выясняется, что да. Сейчас можно построить огромную корпорацию всего за несколько лет. Достаточно привлечь на свою сторону ящеров-капиталистов.
Глава 8. Власть корпораций: громадный дирижабль с деньгами
8.1. Сначала сольюсь, а потом поглощу
2017 год оказался самым большим в истории слияний и пожираний. По всему миру было заключено больше 50 тысяч сделок общим объёмом в 3.5 триллиона долларов. Больше четверти из этой суммы – в США.
Самые громкие поглощения – Amazon купил продуктовую сеть Whole Foods за 14 млрд долларов (тут же срезал цены, что доставляет) и Intel купил израильский стартап MobilEye за 15 миллиардов – те занимаются автономными автомобилями. Но самое большое (хотя у нас о нём не писали) – это внутриамериканское слияние телекомов CenturyLink и Level 3, тут аж на 34 ярда потянула сделка. Там же ещё Verizon купил Yahoo, Google купил часть активов HTC, и всякие по мелочи – миллиардик туда, миллиардик сюда.
В чём цимес? Тут и количество, и объём – всё важно. Частично, конечно, суммы растут из-за инфляции, но вообще-то такие сделки – знак того, что даже огромные компании подтверждают тенденцию сливаться и становиться ещё больше. Консолидация корпоративной мощи в монополии увеличивает цены и снижает качество. Почему же с этим никто не борется? Куда смотрит ФАС? Где ихний Онищенко?
Насчёт этого в 2017 году вышло расследование журнала The Atlantic
[103], о котором я вкратце расскажу. Есть много мнений, почему Хиллари Клинтон проиграла выборы, но большинство сходится на том, что Трампу помог Путин и его кокаин. Шучу, конечно, кто же в наше время так кокаином разбрасывается. Просто Трамп выбрал правильные экономические лозунги: плохие торговые соглашения и мигранты портят жизнь простым американцам. А Клинтон (хотя и демократка!) не смогла внятно рассказать избирателям про корпоративный лоббизм, концентрацию контроля над ценами и монополизацию рынка.
