«Ты хочешь сказать, что они поклонялись этому дереву?»
«Не они, их предки. Они слишком поздно поняли, почему».
«Но почему дерево умирало? Оно было живо, пока я не пришел его убивать».
«Нет, оно умирает уже долгие годы».
«Не понимаю», — покачал головой Стронг.
«Еще поймешь. Скоро все станет ясно».
«Могу я спасти его? Вдруг не поздно?»
«Поздно было задолго до того, как ты пришел».
«Не верю, — нахмурился он. — Если я уйду, оно проживет еще тысячу лет».
Она покачала головой.
«Ты думаешь, не умирай оно само, я бы не попросила тебя уйти, не остановила бы? Ты только ускоришь его смерть, сократишь его мучения. Просто я рассердилась тогда внизу… потому и сказала, что со мной умрете и вы. Хотела тебя напугать… но не из злости. Смерть неизбежна, и вы всего лишь жалкая часть той неизбежности, что убивает дерево».
«Ты говоришь о неизбежности цивилизации? Да, я ее часть. Принято решение избавиться от дерева, и ничего тут не поделаешь. Если откажусь я, Мэтьюз пришлет Пика, а если я его убью, то придется убивать и индейца, потому что он придет следом. В конце концов кто-нибудь убьет меня, а дерево все равно повалят. Ты это имеешь в виду?»
«Не только».
«Ладно, раз это неизбежно, пускай лучше я все сам сделаю».
«Пускай».
«А если ты умрешь вместе с деревом, я тоже умру — как ты и сказала».
«Нет».
«Да. Не хочу жить, если ты умрешь. Я люблю тебя».
Она помолчала в серебристой тишине. Потом сказала:
«Ты не можешь меня любить».
«Почему?»
«Потому что… потому что…»
«Потому что мой холодный здравый рассудок не может принять твою реальность?»
«А разве не так?»
«Мне не важно, настоящая ты или нет… хотя я думаю, что да, просто не вмещаешься в мою крошечную картину мира».
«Я настоящая, такая же, как и ты, просто по-другому».
«Да, я знаю».
«Сейчас ты знаешь, но будешь ли знать завтра?»
«Буду». — Он потянулся к ее лицу.
Дриада отшатнулась, но пальцы успели ощутить нежность щеки, прохладной как сияние двух лун. Силуэт девушки начал таять и расплываться в серебристом свете.
«Не надо было этого делать, — сказала она. — Ты хочешь сделать меня не тем, что я есть… Нам придется расстаться на эту ночь».
Ветка под ним качнулась, но он не пытался удержаться. Ему хотелось упасть. Вниз, вниз, сквозь ветки и листья, лететь до самой земли.
«Ты хочешь, чтобы дерево убило меня?» — спросил он.
Словно в ответ, сук под ним обломился, и он понял, что хотел этого с самого начала. Затем вдруг почувствовал, что его держат за руку и поднимают назад.
«Нет, не хочу», — услышал он беззвучный голос.
Стронг закрыл глаза, а когда открыл, снова оказался один.
Шагая назад к палатке, он ждал, что страх высоты навалится на него всей мощью и заставит ползти, но ничего такого не случилось. Страх исчез, и стало вдруг понятно, что больше не вернется. Тот, другой, что боялся, уже упал — беззвучно и невидимо — сквозь листву и разбился навсегда.
Мэтьюз сидела в переполненном баре. Пик ушел в этот вечер рано. Жнецы начали отмечать снос дерева загодя — смех, крики, громкая музыка — обычное пьяное веселье, ничего особенного. Слева сидел мэр с супругой, справа — Синее Небо. Вестермайеры пили Магеллановы Облака, а индеец — неразбавленное виски. Не обошлось и без телевизионщиков. Мэри Джейн все посматривала на вход — очевидно, поджидала Пика. Жди-жди, сучка, подумала Мэтьюз. «Из конфет и пирожных, из страстей всевозможных».
Она сделала еще глоток Старого Земного коктейля.
Жена мэра рассказывала о новом пятне гнили, которое обнаружила у себя в доме. Не такое страшное, как первое, но тоже ничего хорошего — в гостиной прямо под окном.
— Прикрыли его шторой, чтобы незаметно было, — поморщилась она.
Синее Небо разговаривал с Катериной, которая хозяйничала за стойкой, о «маленьком народце», и их было интереснее слушать, чем жену мэра. Женщин вроде нее Мэтьюз приходилось слушать всю жизнь.
— Боже, как мы рады, что эту гадость наконец-то спилят! — повторила миссис Вестермайер.
— Когда приходили маленькие люди, — рассказывал индеец, — большие сидели в темноте совсем без света и топали ногами.
— Это твои предки — большие? — спросила Катерина.
— Они самые, — кивнул он. — Сидели в темной комнате и громко топали ногами, так что не видели маленьких и не слышали, и никто не мог сказать, приходили они на самом деле или нет. Такие вот хитрецы.
— Вообще-то твои предки создали потрясающую культуру, — укоризненно заметила она.
— Суеверные трусы, вот кто они! — фыркнул Синее Небо. — Считали богами горы, скалы, деревья…
— Это называется «анимизм».
— Ну да, он самый.
Катерина отошла к концу стойки наполнить кому-то бокал. Оранжевое платьице почти не прикрывало ее сзади.
— Анимизм — обычное дело для первобытных культур, — заметила она, возвращаясь. — Взять хотя бы этих квантектилей…
— Которые поклонялись дереву? Ага, такие же суеверные трусы.
Катерина опять отошла. Слева, по ту сторону от выдающегося бюста миссис Вестермайер, послышался голос ее супруга:
— Когда ваш парень покончит с Большим деревом, закатим в его честь персональную вечеринку.
— Ему не понравится, — покачала головой Мэтьюз, — Том человек не компанейский.
— Понравится, вот увидите. Пускай он и не лезет в герои, но в душе такой же, как все. А жнецы наши уж точно поддержат. Вы не представляете, как оно нам осточертело! Чума, просто чума! Разве что болеют дома, а не люди, но мы так любим наши дома, что это почти то же самое.
— Ну, попробуйте… но, думаю, он откажется.
— Запущу сегодня пробный шар… Прямо здесь в гостинице и устроим. Заодно будет чем заняться. Вы, наверное, заметили, что у нас пока мертвый сезон. Во время жатвы вертимся как черти, и в посевную то же самое, а сейчас разве что присматриваем.
— Если б сеяли озимые, могли бы, наверное, и три урожая снимать?
— Нет, в весну, лето и осень три не втиснуть. На зиму мы засеваем поля люцерной, а ранней весной ее запахиваем, и отлично выходит.
— Да, земля у вас просто золотая.
— Почти, — усмехнулся коротышка.
— Еще виски, Кейт! — подмигнул Синее Небо и, получив заказ, продолжал: — Я своих предков за тупость ругаю. Соображай они чуть больше, добились бы всего того же, что и белые.
