«Это твой дом?» — спросил он.
«Нет, это мой храм… был когда-то. Квантектили построили его для меня в древности, но на закате своей истории забыли меня и к дереву даже не подходили. — Она показала на гамак. — Когда древние приходили сюда молиться, они представляли, будто я сплю там, на дереве».
«Они поклонялись тебе или дереву?»
«Нам обоим».
«И птицам тоже?»
«Да, конечно. Птицы для них были жизненно важны».
«Не понимаю».
Она покачала головой.
«Мне кажется, понимаешь-там, в глубине, где прячешь свои истины».
Он вдохнул аромат ее тела, зеленый и сладковатый, как у дерева.
«Прошлой ночью, когда обломился сук и я упал, ты спасла меня. Почему?»
«Не хотела, чтобы дерево убил кто-то другой».
«А я… я-то думал…»
«Что ты думал? Что я сделала это из любви к тебе?»
«Да, думал… но понимаю, что это невозможно. Как может дриада полюбить монстра, который разрушает ее дом?»
«В каком-то смысле я люблю тебя».
«Я рад. Иначе ты не позволила бы мне продолжать».
«У тебя нет другого выбора, ты часть неизбежного».
«Не совсем понимаю».
«То есть, часть цивилизации, которая уже выросла».
«А неизбежность тут при чем?»
«Постарайся, поймешь. Все они вырастают рано или поздно».
«А что случилось с другими деревьями?»
«То же, что случилось бы и с этим. Их почитатели тоже выросли, и чем совершеннее становились, тем больше презирали обычаи своих предков, считая их суевериями, и находили новые, более сложные пути для решения простых задач. Особенно возмущал их древний способ хоронить мертвых, а также примитивное захоронение отходов. Ослепленные техническим совершенством, они отказались от кладбища под деревом и построили крематорий, а затем и систему уничтожения мусора. Дереву и птицам, живущим в его ветвях, они больше не поклонялись».
«Я все-таки не понимаю».
«Завтра поймешь».
«Мне бы хотелось…» — начал он.
«Чего?»
«Чтобы это была Земля, а мы с тобой любили друг друга, гуляли под дождем, а у дороги нас ждал уютный дом… и постель».
«Я, конечно, настоящая, — вздохнула она, — но не в том смысле, что и ты».
«Мне все равно, — ответил он, — я все равно хочу тебя».
«Почему?»
«Потому что люблю, а это единственный способ доказать свою любовь».
«Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал…»
«Ты прочитала это у меня в голове, да?»
«Да… там, среди зеленых мыслей. Я могу читать, могу и посылать сны, и даже изменить человека… совсем чуть-чуть — заставить его заглянуть в собственную душу».
«Оскар Уайльд был прав, люди убивают тех, кого любят… но со мной совсем не так».
«Может, ты просто не знаешь?»
«Нет, неправда!.. — Он вдруг повесил голову. — Я так устал».
«Я вижу. Устал и хочешь спать. Со мной».
«Как ты думаешь, это возможно? Могут две разные формы реальности хотя бы на миг слиться воедино?»
«Кто знает… возможно».
«Давай попробуем… пожалуйста!»
«Здесь, в гамаке?»
«Да, в твоей постели».
Она поднялась на ноги и пошла к модели дерева, Стронг за ней. Цепляясь за деревянную резьбу, они забрались в гамак.
«Дозволь нам, о любовь, друг другу верным быть…» — произнесла она.
«Опять из моих мыслей?»
«Да», — ответила она, и резные листья гамака стали живыми, и вокруг сплелись ветви настоящего дерева.
«Тебе хорошо?» — спросил Стронг, и она снова ответила: «Да».
Дерево ласково трепетало под ними, и тело дриады было нежным и прохладным, как зелень листвы, и ароматным, как лепестки алых цветов, — мягким и нежным, и сладким, и исполненным вечности.
«Ты любишь меня?» — спросил он.
«Да».
Листья шелестели в ночи, звезды смотрели сверху, и луны замирали в небе, когда время останавливало свой бег. Реальности сомкнулись, и то, чего не может быть, все-таки случилось.
— Нам здесь нельзя находиться, — буркнул Пик. — Почему бы не пойти к тебе в комнату?
— Мне нравится под деревом, — ответила Мэри Джейн.
— Дитя природы?
— Если тебе угодно… и потом, Джерри считает мою комнату наполовину своей. Хочешь с ним пообщаться?
— Тогда можно и в мою…
— Нет, лучше здесь.
Пик глухо рассмеялся. Она стояла, прислонившись к стволу, мужской силуэт был едва различим на фоне деревенских огоньков. Его рука поползла по ее бедру, другая легла на поясницу. Он притянул девушку к себе.
— Не нравится мне это дерево.
— Забудь про него, — шепнула она.
— Попробую.
Они опустились на траву. Мэри Джейн ощущала спиной выпирающий из земли корень, огромный, как отдельный ствол. Что сейчас делает Том наверху, в ветвях? Правильно он меня бросил, подумала она. Только не надо было делать это так… Зачем цепляться за Джейка и ненавидеть меня из-за него? Уж тогда из-за всех любовников сразу. Знал же прекрасно, что я шлюха… Глупо с его стороны. Вот тебе и спаситель… Предлагал жениться, детей завести… Любил бы по-настоящему, ни за что бы не ушел. Мало ли кто там еще со мной бы и сколько их. Ты говорил, все равно, сколько — но при чем тут Пик, это ничтожество, недостойное чистить тебе сапоги? Скажи я тогда «да», и ты бы забыл про него… но я не сказала, Том, и теперь мне очень жаль. Жаль, что я такая… но ведь оттого ты и захотел меня, разве нет? Как раз потому, что я такая. Зачем тогда бросать из-за чего бы то ни было? Пик для меня ничто, мелькнувшая у дороги тень, и я с ним теперь снова, только чтобы очиститься от своей грязи. Очиститься, но не излечиться… а будь рядом со мной ты, Том, не было бы больше никакого Пика, ни одного, никогда. Я бы стала тем, для чего предназначена, — любила бы тебя и рожала детей, — а не грязным животным, которое корчится на земле, пока другое животное срывает с него одежду… О Том! Том, Том…
Пик навалился сверху, и угол корня больно вдавился в спину. Мэри Джейн вскрикнула… и оттолкнула мужчину. Перекатилась на живот и встала на корточки, заливаясь слезами.
— Что с тобой?
— Уходи! Пожалуйста, уходи!
— Но…
— Пошел вон!!! — взвизгнула она в истерике.
Оставшись наконец одна, Мэри Джейн вновь повалилась на живот, прижимаясь щекой к влажной траве. Слезы больше не текли. Полежав, она поднялась на ноги и поплелась обратно в гостиницу, едва осознавая, что делает. В голове стояла звенящая, мертвая пустота, и заполнять ее не хотелось. Комната была полна призраков — мужчины, все ее любовники. Нет, кроме одного. Тома среди них не было.
