— Ро-бин, ты уже бывал в этих странных краях?
— Нет, но кое-что слышал.
— Однажды, ребенком, я заблудилась в Сардах. Никто не дал мне поесть, не предложил ночлега. Лишь много лет спустя выяснилось, почему.
Робин ощутил прикосновение нежных пальцев, что-то прохладное легло ему в ладонь. Он разжал кулак и увидел мерцающую изумрудную сережку.
— Про драгоценности я сказала сгоряча, злилась из-за твоего намерения любой ценой отвезти меня в Сарды. Знаю, тебе нет дела до моих украшений — и никогда не было. Знаю, ты никакой не пастух, но с деньгами у тебя туго. Поэтому сейчас же отправляйся и обменяй эту безделицу на то, что по здешним обычаям дает кров, еду и платье.
— Послушай-ка… — начал Робин.
— Пускай ты не пастух, но твой наряд говорит об обратном, — продолжала Манижа. — Дочери царя Креза не пристало водить дружбу с оборванцем. Тем более, когда есть средства исправить твое обличье.
— Хорошо, обменяю, — буркнул Робин, пряча серьгу в карман.
Манижа не отводила от него янтарных глаз.
Неужто девушка Суббота знает его лучше, чем он сам?
— Будь я и впрямь пастухом и не имей возможности сменить платье, что сказала бы дочь Креза тогда?
— Ничего. Сердцу не прикажешь.
Девушка Суббота придвинулась ближе, медные пряди коснулись его щеки. Робин обнял ее за плечи, и плот медленно покатил в весенние сумерки. Вдоль дороги мягко светили фонари и витрины. В окна дул ветерок с южных цветочных полей.
В кои-то веки Фини по-настоящему повезло.
НАД ТОЛПАМИ ДОВЛЕЕТ…
Знамения времени
Церемониальная площадь пестрела лозунгами Старшей Сестры. Одни вышивкой горели на ярких полотнищах, что свешивались с величественных зданий, которыми так славилась площадь; другие неоновыми буквами сияли над входом в праздничные шатры; третьи украшали фасады башен.
СТАРШАЯ СЕСТРА ЛЮБИТ ВАС!
СТАРШАЯ СЕСТРА ДНЕМ И НОЧЬЮ ДУМАЕТ О ВАС!
СТАРШАЯ СЕСТРА НАСТАВЛЯЕТ МОЛОДЫХ И ПОМОГАЕТ СТАРЫМ!
Уолтер Крэнстон, специально отпросившийся с работы, чтобы успеть на площадь до шестичасового поезда, обожал эти лозунги.
Впрочем, как и все вокруг.
Иногда по Веселье-ТВ крутили хроники прошлых лет, когда совсем юная Сестра еще не обладала ни властью, ни влиянием. Признаться, жуткие были времена! Никому до тебя нет дела, а Сестра не может помочь в силу молодости.
Повзрослев, она все взяла в свои руки, старалась, чтобы каждый ни в чем не знал нужды. Теперь все и вся обязаны Старшей Сестре. Крэнстон боготворил землю, по которой она бродила.
Площадь вовсю готовилась к завтрашнему параду в честь Дня Старшей Сестры. Дороги перекрыли, вдоль тротуаров установили и даже активировали невидимые электронные заборы, призванные сдерживать толпу. Отмытая до блеска брусчатка сияла в лучах полуденного солнца. День Старшей Сестры выпадал на шестое августа, и люди ждали его не меньше, чем Рождества. В этом году интерес подогревался слухами о сногсшибательном сюрпризе — таком, что все ахнут.
Прямо напротив Крэнстона высился огромный, в четыре этажа, электронный портрет Старшей Сестры. Если смотреть на него слишком долго, Сестра непременно задавала вопрос.
Особенно внимание приковывали ее глаза. Кристально голубые, кроткие, как летнее небо, от одного их взгляда на душе становилось легко. Золотистые волосы, словно колосья спелой пшеницы, обрамляли круглое лицо, источавшее любовь и достоинство. Некоторые, правда, считали, что грудь у Сестры великовата, но Крэнстон не принадлежал к их числу. Кто, как не богиня, достоин пышных форм, тем более, надежно скрытых под корсажем пестрого хлопчатобумажного платья.
— Ты принимал сегодня пилюлю от ненависти? — ласково прогремел зычный голос.
— Конечно, Сестра. С утра, сразу как проснулся.
Отвечать вслух не требовалось, но слова сами сорвались с губ Крэнстона: канун Дня Старшей Сестры, как и канун Рождества, порождал в душе бурю эмоций. Крэнстон воровато огляделся — не слышал ли кто. Судя по всему, нет, а если и слышали, то не подали вида.
Очевидно, Крэнстон не единственный отпросился с работы пораньше. На улице было не протолкнуться. Конечно, с завтрашней давкой не сравнить, но все равно народу многовато. Глаза прохожих горели от предвкушения праздника, и от кое-чего еще. По пути Крэнстон и сам наведался в парочку алкоматов, поэтому чувствовал себя превосходно.
Хотя чему удивляться? Не промочить горло в канун Дня Старшей Сестры — все равно что не выпить перед Рождеством. Оба праздника бывали раз в году, и отмечать их следовало на пределе физических и финансовых возможностей.
Томимый желанием утвердиться в собственной правоте и особенно томимый жаждой, Крэнстон завернул в алкомат неподалеку от Центрального вокзала. К несчастью, в собутыльники ему попался работник санитарной службы Мегаполиса-16, искренне разделявший его идеи. Когда «братья по разуму» вдоволь наугощались пивом, шестичасовой поезд давным-давно ушел. При виде толпы на рейс, следующий в четверть седьмого, Крэнстон мысленно застонал. Теперь стоять всю дорогу.
Как назло, поезд опоздал на десять минут. Крэнстон скрипнул зубами. Если явится затемно, Мэдлин точно устроит скандал. «Ну и черт с ней! — пронеслось в голове, одурманенной пивными парами. — Какой толк в свободе, если нельзя поступать, как хочется? Скажи, Мэдлин, — мысленно обратился он к супруге, — какой толк в свободе, если нельзя поступать, как хочется?»
Внутренний монолог набирал обороты. «Вдумайся, Мэдлин, в одном только Мегаполисе-16 живут сорок миллионов, и все свободны, как ветер, овевающий плодородные пустыни — источник пищи насущной. Все свободны и равны, поэтому у тебя нет ни малейшего повода сердиться… Вечером устроим пикник: соевые стейки и салат из свежих овощей — настоящее пиршество, достойное кануна Дня Старшей Сестры. Как ты выражаешься, традиция, только вместо кофе я буду пиво — к черту кофе в канун великого праздника. И не надо ворчать, что я много пью, особенно по выходным — сама хороша, Мэдлин, тем более сегодня канун такого праздника… Дьявол, в моих венах течет негритянская кровь, поэтому я склоняюсь ниц перед Старшей Сестрой, которой обязан всем, ибо Она освободила моих предков, даровала мне свободу — моя любовь к Ней не угаснет вовеки, ведь лишь благодаря Ей негритянская кровь в моих венах бежит так же свободно, как и белая. Мэдлин, тебе ли не знать, что творилось до того, как Она топнула ногой и изрекла: „Даруйте людям свободу!“ — и люди обрели свободу ходить, ездить куда угодно, спать где угодно, где угодно работать. Дьявол, Мэдлин, Она оплачивает нам квартиру, счета за газ, электричество, видеофон, кабельное ТВ, посудомойку, машину, жаровню — и за все это Сестра берет лишь шестьдесят процентов моей зарплаты, причем часть из них, Мэдлин, она кладет в свой кошелек — на случай, если мы вдруг заболеем, и чтобы обеспечить нам достойную, счастливую и сытую старость. Кошелек Старшей Сестры — наша свинья-копилка, Мэдлин… А загляну-ка я по пути домой в алкомат „Свобода“, ты ведь не возражаешь? — как-никак, сегодня канун Дня Старшей Сестры, а завтра пойдем на парад — уже сгораю от нетерпения. Жаль, наше поколение объявили бездетным. Хорошо бы иметь детей и брать их на парад — слушать барабаны и смотреть на марширующих солдат. Я тоже был солдатом, сражался за свободу нашей великой страны. Точнее, сразился бы, случись война, но войны не случилось, ведь воевать больше не из-за чего… В общем, сегодня канун Дня Старшей Сестры, будем праздновать до упаду, как никогда прежде».
