Робот-раздатчик принес еще пива. Барр из вежливости сделал глоток и, отставив банку, вдруг спохватился, что не задал Крэнстону главный вопрос. Дальше тянуть не стоило.
— Мистер Крэнстон, каково ваше мнение по поводу указа Старшей Сестры казнить всякого, кто открыто критикует ее действия?
Крэнстон выпрямился, ухватившись для равновесия за барную стойку.
— Мое мнение? Мое мнение — Старфая Фефтра права от и до! Сам сферну шею любому, кто пофмеет плохо отозваться о ней, — произнес он заплетающимся языком.
Барр мысленно содрогнулся. Руку бы отдал, если б хоть одному респонденту хватило смелости сказать: «Ваша Сестра часом не лопнет? Пухнет на нашем достоинстве, как на дрожжах, и все ей мало!». Видно, алкоголь в крови зашкаливал — Барр был готов отдать обе руки, хвати ему самому смелости выдать нечто подобное.
— Смотрю, вы не одобряете Ее решений, — сощурился Крэнстон. — Федправ называется!
Растерянность Барра сменилась негодованием. Расслабился, даже эта офисная крыса с залитыми глазами сумела разгадать его мысли! Он поспешно спрятался за маской хладнокровия и равнодушия, какая не раз выручала его в общественных местах.
— Конечно одобряю, — бесстрастно проговорил Барр, бросил на стойку купюру, и оставив без внимания слезные мольбы Крэнстона, направился к выходу.
Казалось бы, под звездами дышится легче, но нет. Барр много лет избегал смотреть на звезды — воплощение бесплодных попыток человечества освоить космос, попыток, которые положили конец надеждам на колонизацию далеких планет, суливших заветную гармонию с самим собой. Как и всегда не поднимая глаз, Барр двинулся к станции метро. Сбежал по ступеням и сел на поезд до Центрального вокзала.
Патриция не спала, когда он постучал в дверь ее ультрасовременной, кондиционируемой квартиры на двадцатом этаже, откуда открывался вид на бульвар Авраама Линкольна. Белое неглиже оттеняло обсидиановую кожу, гармонируя с белизной зубов. Патриция любила белое — в сочетании с черным оно лишний раз подчеркивало ее экзотическую красоту. Выпив по стаканчику, они наспех, почти как кролики, позанимались сексом и вытянулись на прохладных простынях. Как всегда после секса, пусть даже с любимой женщиной, Барр чувствовал себя страшно одиноким.
Навеянные алкоголем мысли не давали уснуть. Размышляя о Крэнстоне и его бессилии, Барр вдруг ощутил, как беспомощен сам… «Кукловод, способный мало-мальски влиять на общую картину, я, по сути, так же беспомощен. Нет, не так же — более. Не одурманенный наркотиками, неподвластный лозунгам, глухой к фальшивым доктринам, я полностью осознаю собственное бессилие, пока крэнстоны пребывают в блаженном неведении. Пастух печется о стаде, но в назначенный час отправляет овец на убой, поскольку все мы — рабы главной пастушки, которую сами же создали и чьей воле не смеем перечить. Благие помыслы пастушки не в счет — преступлений во благо совершается не меньше, чем во зло, ибо деспотизм не ведает различий… Я — лишь крохотная шестеренка, что приводит в действие исполинский мозг Старшей Сестры. Неустанно бегу по кругу, и неизвестно, когда остановлюсь. Завтра мне участвовать в цирке под названием парад в честь Дня Старшей Сестры, завтра овцы выстроятся вдоль Церемониальной площади, будут размахивать флагами и славить пастушку, другие овцы засядут перед телевизорами, глотая слезы умиления. Исполинша Бо-Пип
[9], твои овечки никогда не разбегутся, им не хватит духу, и хвостики останутся при них. — О, до чего страстно надо желать равенства, чтобы добровольно уподобиться овце, мирно щипать травку на лугах Федправа, а по ночам прятаться за юбку Бо-Пит!.. О, крэнстоны смогли бы покорить звезды, но продали себя и потомство за гаджеты и псевдо-семейный очаг — а в небе одна за другой зажигаются недоступные звезды».
Джаганнатха
Розоперстая Эос, богиня зари, застала Крэнстона в ванной. Он лихорадочно нашарил в аптечке пилюлю от похмелья, запил двумя стаканами ледяной воды, и уже более-менее нормальным человеком спустился на кухню.
Сварил кофе и, только допивая вторую чашку, вспомнил, какой сегодня день. Все сразу заиграло яркими красками. Крэнстон решительно выплеснул остатки кофе в раковину, вскрыл свежую «термотару» и залпом осушил содержимое компакт-банки. Сунув «термотару» подмышку, поднялся на седьмой этаж, тщательно побрился, принял душ. Держа заветную тару поблизости, он быстро оделся и стал будить жену. После бессонной ночи та никак не желала просыпаться, но услыхав, какой сегодня день, пулей вскочила с кровати. Вспомнив, с кем видел ее накануне, Крэнстон насупился, но пилюля от ненависти вернула душевное равновесие.
Крэнстон надел парадный костюм, Мэдлин — парадное платье. В восемь супруги вышли из дома. Назначенное на десять торжество едва ли начнется раньше одиннадцати, но лучше поспешить — пока простоишь в очереди на поезд, потом полтора часа до Центрального вокзала, плюс полчаса добраться до Церемониальной площади и отыскать местечко поближе к электронному забору.
Спустя два часа двадцать минут супруги стояли на площади, битком набитой людьми. Многие прихватили «термотару». Крэнстон не был исключением. Вскрыв упаковку, они с Мэдлин взяли по банке. Несмотря на ранний час, духота стояла невыносимая, раскаленный ветер трепал полотнища с лозунгами Старшей Сестры, надписи расползались. Над разгоряченными телами висело знойное марево.
— Старшая Сестра! — завопил кто-то.
Ему вторили тысячи голосов, и слова громогласным эхом прокатились по площади.
В небе правительственный вертолет разбрасывал листовки. Крэнстон поймал одну. «Старшая Сестра просит проявить терпение. С утра у нее порвался чулок, а на штопку нужно время». Крэнстон засмеялся, за ним второй, третий. Вскоре хохотали все. У Старшей Сестры свои заботы. Хорошо, она не ропщет и даже шутит на эту тему.
Внезапно Крэнстона как молнией ударило — судя по воцарившейся тишине, всех посетила та же самая мысль. Если парад задерживают, пока Старшая Сестра штопает чулок, значит, она появится на церемонии!
Вот он, обещанный сюрприз!
У Крэнстона перехватило дыхание. Восторг толпы сделался осязаемым и накатывал горячими волнами. Раньше особую атмосферу параду в честь Дня Старшей Сестры придавал сам праздник и Особый девичий отряд с плакатами. В остальном торжество ничем не отличалось от других. Прежде Старшая Сестра не удостаивала праздничное шествие своим присутствием.
Конечно, Сестра не явится лично — Крэнстон это понимал. Никто никогда не видел ее и не увидит. Разумеется, она существует — существует же Бог, хотя кто его видел? Правильно, никто. Нет, она явится не во плоти, а в некоем, доселе неслыханном образе.
Крэнстон тщетно пытался успокоиться, но руки дрожали, в горле стоял комок. Дабы унять волнение, он осушил компакт-банку и потянулся за второй. Вдалеке грянул военный марш, и на площади показалась первая колонна демонстрантов.
Сначала шли солдаты, охранявшие землю, воду и воздух от несуществующих врагов, гремели фанфары, звенели колокольчики, барабаны не смолкали ни на минуту. Ослепительные красотки в камуфляжных бикини несли плакаты во славу Старшей Сестры; алый дым, поднимаясь от воздушных установок, выводил ее имя. И толпа хором скандировала:
