В июне 1942 года Эйхман отозвал своих советников во Франции, Бельгии и Голландии и изложил им планы по депортациям из этих стран. Гиммлер приказал, чтобы Франции был отдан приоритет в «прочесывании Европы с запада на восток» — отчасти из-за важности национального вопроса как такового (nation par excellence), отчасти из-за того, что правительство Виши демонстрировало поистине уникальное «понимание» еврейской проблемы и по собственной инициативе вышло с целым рядом антиеврейских законов — был даже учрежден особый департамент по еврейским вопросам, который вначале возглавил Завьер Валлан, а позже — Даркер де Пеллепо, оба отпетые антисемиты. Как уступка французской ветви антисемитизма, для которого была характерна мощная шовинистическая ксенофобия, пронизывавшая все слои общества, операции начались с евреев-иностранцев, а поскольку в 1942 году более половины евреев-иностранцев во Франции не имели гражданства — это были беженцы и эмигранты из России, Германии, Австрии, Польши, Румынии, Венгрии, то есть из регионов, которые либо уже были под господством Германии, либо издали антиеврейские законы еще до начала войны, — решено было начать с депортации примерно ста тысяч евреев без гражданства.
= Всего во Франции проживало более трехсот тысяч евреев; в 1939 году, еще до наплыва беженцев из Бельгии и Голландии весной 1940 года, там проживало двести семьдесят тысяч евреев, по меньшей мере сто семьдесят тысяч из которых были иностранцами или родились за границей. =
Пятьдесят тысяч евреев должны были быть по возможности очень быстро эвакуированы из оккупированной зоны и из вишистской Франции. Это была серьезная задача, решение которой требовало не только согласия правительства Виши, но и активной помощи со стороны французской полиции — она должна была выполнить работу, которой в Германии занималась регулярная полиция. Поначалу не возникало никаких сложностей, поскольку, как сформулировал Пьер Лаваль, премьер в подчинении маршала Петена, «эти евреи-иностранцы всегда были во Франции проблемой», поэтому «французское правительство довольно, что изменение германской позиции в отношении евреев дало Франции возможность избавиться от них». Необходимо заметить, что хотя Лаваль и Петен рассуждали в категориях переселения «этих евреев на восток», тогда они еще не знали, что означает это «переселение».
Внимание суда в Иерусалиме привлекли два инцидента, которые произошли летом 1942 года, через несколько недель после начала операции.
Первый случился с поездом, который должен был выйти из Бордо 15 июля, — его отправку пришлось отменить, потому что во всем Бордо удалось собрать лишь сто пятьдесят евреев без гражданства: недостаточно, чтобы заполнить поезд, который Эйхман выбил с огромным трудом. Увидел или нет в этом Эйхман первый признак того, что дела могут пойти не так просто, как всех в этом убеждали, неважно — он пришел в крайнее возбуждение, принялся разносить подчиненных, говоря им, что это «дело престижа», но не в глазах французов, а с точки зрения министерства транспорта, которое может составить неверное представление об эффективности его аппарата, и что ему «стоит подумать о целесообразности наказания Франции за такой подход к эвакуации», если такой инцидент повторится вновь.
В Иерусалиме эту угрозу восприняли очень серьезно — как доказательство власти Эйхмана: если бы он захотел, он мог «наказать Францию». Вообще-то это была обычная похвальба Эйхмана, доказательство его «влияния», но вряд ли «свидетельство его статуса в глазах подчиненных», за исключением того, что он мог лишь просто угрожать лишить их очень уютных мест.
Но если инцидент в Бордо был фарсом, второй случай лег в основу одной из самых ужасных среди всех жутких историй, о которых рассказывалось в Иерусалиме. Это была история о четырех тысячах детей, которых отделили от родителей и отправили в Освенцим. Детей оставили на французском сборном пункте в концентрационном лагере Дранси, и 10 июля представитель Эйхмана во Франции гауптштурмфюрер Теодор Даннекер позвонил ему и осведомился, как с ними поступить. На решение Эйхману потребовалось десять дней; он перезвонил Даннекеру и сказал:
«Как только снова будут составы в генерал-губернаторство [Польша], детей надо будет отправлять».
Доктор Сервациус отмечал, что этот случай замечательно демонстрирует, до какой степени «участники происходившего никак не подчинялись ни обвиняемому, ни каким-либо иным служащим его организации». Но что, к сожалению, никто не упомянул, так это тот факт, что Даннекер информировал Эйхмана о том, что Лаваль лично предложил включить детей, не достигших шестнадцати лет, в списки для депортаций — это означало, что зловещий эпизод даже не был результатом «приказов старших по званию», он стал просто следствием договоренности между Францией и Германией, результатом переговоров на высшем уровне.
Летом и осенью 1942 года двадцать семь тысяч евреев без гражданства — восемнадцать тысяч из Парижа и девять тысяч из вишистской Франции — были депортированы в Освенцим. Затем, когда во всей Франции оставалось около семидесяти тысяч евреев без гражданства, немцы совершили свою первую ошибку. Уверенные, что французы уже свыклись с мыслью о депортации евреев, что они не станут возражать, немцы испросили разрешение включить в списки и французских евреев — просто чтобы действовать в рамках административного механизма. Это вызвало очень сложную смену позиций: французы были непреклонны в своем отказе вручить немцам судьбу своих евреев. А Гиммлер, как только его проинформировали о ситуации — не Эйхман или его люди, а кто-то из высших чинов СС и полицейских чинов — немедленно дал задний ход и пообещал не трогать французских евреев. Но было уже слишком поздно. Первые слухи о «переселении» достигли Франции, и хотя французские антисемиты и не антисемиты желали бы видеть евреев-иностранцев переселенными куда-нибудь подальше, даже антисемиты не пожелали участвовать в массовых убийствах.
Таким образом, французы теперь отказывались сделать шаг, над которым они с готовностью размышляли совсем недавно, то есть аннулировать натурализацию, которую евреи получили после 1927 года (или после 1933 года) — этот шаг привел бы к тому, что еще около пятидесяти тысяч евреев могли бы подвергнуться депортации. Они также начали создавать бесконечные препятствия на пути депортации евреев без гражданства и других евреев-иностранцев — таким образом, можно было действительно забыть все амбициозные планы по эвакуации евреев из Франции. Десятки тысяч лиц без гражданства ударились в бега, еще больше ринулись в оккупированную итальянцами французскую зону Лазурного берега, где евреи чувствовали себя в безопасности независимо от происхождения или гражданства.
К лету 1943 года, когда Германия провозгласила себя judenrein, а союзники высадились на Сицилии, было депортировано не более пятидесяти двух тысяч евреев — менее двадцати процентов, из них не более шести тысяч имели французское гражданство. Даже военнопленных евреев, оказавшихся в немецких лагерях для интернированных пленных из французской армии, не подвергали «специальной обработке». В апреле 1944 года, за два месяца до высадки союзников во Франции, в стране все еще находилось двести пятьдесят тысяч евреев, все они пережили войну. Нацисты, как оказалось, не обладали ни людскими ресурсами, ни желанием оставаться «жестокими», когда они столкнулись с организованной оппозицией. Правда, как мы увидим, заключалась в том, что даже сотрудники гестапо и СС сочетали в себе жестокость и мягкость.
