— А как же, помню, конечно! — Я ничего не понимал. — Как дела?
— Спасибо, хорошо.
— Служишь в полиции? — Моя догадливость не знала границ.
— Ага. И живу все там же. Женился на Бетти Джо Стетсон, у нас две дочки.
Я попытался вспомнить Бетти Джо, но не преуспел в этом.
— Молодец, поздравляю!
— Спасибо, Уилл. — Его голос стал серьезнее. — Я это… Прочитал в «Трибьюн» о твоей матери. Прими мои соболезнования.
— Очень любезно с твоей стороны, спасибо.
Кэти Миллер снова начала хохотать.
— Послушай, я вот почему звоню… ну, в общем… Ты ведь знаешь Кэти Миллер?
— Знаю.
Тим помолчал, очевидно вспомнив, что я встречался с ее сестрой. С той, с которой потом случилось несчастье.
— Она попросила меня позвонить тебе.
— А что случилось?
— Я нашел Кэти на детской площадке в обнимку с полупустой бутылкой «Абсолюта». Пьяная в стельку. Я собирался звонить ее родителям…
— И не думай! — заорала Кэти. — Мне уже восемнадцать!
— Ладно, как хочешь… Короче, она попросила вместо этого связаться с тобой. Я человек понимающий — ведь мы в их возрасте тоже не были паиньками, верно?
— Это точно.
В этот момент я снова услышал крик Кэти и буквально окаменел. Я очень надеялся, что неправильно расслышал. Но ее слова и издевательский тон, которым она их выкрикивала, подействовали на меня как холодный душ.
— Айдахо! — вопила она. — Правильно, Уилл? Айдахо!
Я изо всех сил прижал трубку к уху.
— Что она говорит?
— Не знаю. Все время кричит что-то про Айдахо. Она еще сильно под мухой…
— Чертов Айдахо! Картофельный рай! — надрывалась Кэти. — Айдахо, правильно?
Мне стало трудно дышать.
— Послушай, Уилл, я знаю, что уже поздно, но не мог бы ты подъехать и забрать ее?
Собравшись с силами, я с трудом выдавил:
— Еду.
Глава 31
Крест тихонько поднялся вверх по ступенькам — лифтом он пользоваться не стал, боясь разбудить Ванду. Центр йоги владел всем зданием, и они с Вандой занимали два этажа над школой. Было три часа утра. Крест осторожно открыл дверь и заглянул внутрь. Свет в комнате не горел, и лишь уличные огни слегка разгоняли мрак, бросая на стены резкие серебристые отсветы.
Ванда сидела на диване с поджатыми ногами, скрестив руки на груди.
— Привет, — сказал Крест. Он говорил очень тихо, как будто боялся кого-то разбудить, хотя, кроме них с Вандой, в доме никого не было.
— Ты хочешь, чтобы я от него избавилась?
Крест пожалел, что снял темные очки.
— Ванда, я устал, дай мне поспать хоть несколько часов!
— Нет.
— Ну что ты хочешь, чтобы я сказал?
— Я пока еще на третьем месяце — достаточно принять одну таблетку. Поэтому мне надо знать: ты хочешь, чтобы я от него избавилась?
— Я что, вот так вдруг должен решать?
— Я жду ответа.
— Где же твой любимый феминизм? Как насчет права женщины на выбор?
— Хватит с меня этой белиберды!
Крест засунул руки в карманы:
— А чего бы хотела ты?
Ванда отвернулась. Крест мог видеть ее профиль: длинную шею, гордо посаженную голову. Он любил ее. Никого не любил прежде и никогда не был любим. Пока он был младенцем, матери нравилось обжигать его горячими щипцами для завивки. Она перестала это делать, лишь когда ему исполнилось два года. И в этот день, по странному совпадению, отец забил ее до смерти, а потом повесился в туалете.
— Ты носишь свое прошлое на лбу, — сказала Ванда. — Не все могут позволить себе такую роскошь.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
Никто не позаботился, чтобы включить свет. Глаза привыкли к полумраку, но все вокруг было видно словно сквозь дымку — это оказалось даже кстати.
— Я считалась первым оратором в классе, — сказала Ванда.
— Я знаю.
Она закрыла глаза:
— Просто дай мне договорить, ладно?
Крест молча кивнул.
— Я выросла в богатом пригороде, там почти не было черных семей. В школе я была единственной чернокожей девочкой из трех сотен и при этом училась лучше всех. Я могла выбирать любой колледж — и выбрала Принстон.
Крест все знал, но говорить об этом не стал.
— В колледже я решила, что у меня плохая фигура. Не буду вдаваться в подробности: тут сыграла роль и недостаточная самооценка, и нервы, и многое другое. Так или иначе, есть я перестала. С утра до ночи делала приседания. Я потеряла шестьдесят фунтов и тем не менее продолжала ненавидеть толстуху, смотревшую на меня из зеркала.
Крест подошел поближе к Ванде. Ему хотелось взять ее за руку, но он сдержался. Кретин…
— Я довела себя до такого состояния, что попала в больницу. Повредила себе все, что можно: печень, сердце… Доктора до сих пор не могут определить, насколько все плохо. Дело едва не дошло до остановки сердца. Я все же выкарабкалась, но мне сказали, что я вряд ли когда-нибудь забеременею. А если и повезет, то выносить ребенка, скорее всего, не смогу.
— А что твой врач говорит сейчас?
— Она ничего не обещает. — Ванда подняла глаза. — Мне никогда не было так страшно.
У Креста дрогнуло сердце. Он так хотел сесть рядом и обнять ее! Но сдержался, хоть и ненавидел себя за это.
— Если это связано с риском для твоего здоровья…
— Это мой риск! — перебила Ванда.
Крест неловко улыбнулся:
— Феминизм возвращается?
— Когда я сказала, что мне страшно, то имела в виду не только свое здоровье.
Он это знал.
— Крест…
— Да?
— Не бросай меня, ладно? — В ее голосе прозвучала мольба.
Он не нашел ничего лучше избитой фразы:
— Это серьезный шаг.
— Я знаю.
— Не думаю, — задумчиво протянул Крест, — что я готов к нему.
— Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя.
— Ты самый сильный из всех, кого я встречала.
Крест покачал головой. На улице кто-то пьяным голосом орал, что «там любовь расцветет, где его Розмари пройдет, и знает о том только он». Ванда ждала ответа.
— Может быть, — начал Крест, — нам все-таки не стоит в это ввязываться? Хотя бы ради твоего здоровья…
