Ребята радостно заулюлюкали:
— Давай, белый!
Я попытался кивнуть, пробегая мимо: усталый марафонец, приветствующий толпу зрителей. Один из мальчишек выкрикнул: «Диалло!» Я не остановился, хотя слышал об Амадо Диалло. Любой в Нью-Йорке слышал о нем. Полицейские стреляли в него сорок один раз, и каждый раз он был безоружен. На какое-то мгновение я решил, будто клич предупреждает меня о том, что полиция готова стрелять.
Но дело оказалось в другом.
На суде защитник Диалло рассказал, что, когда его клиент запускал руку в карман, чтобы вытащить кошелек, полицейские думали, будто он лезет за оружием. С тех пор люди протестуют против полицейского произвола, выдергивая из кармана кошельки и выкрикивая: «Диалло!» Уличные копы признаются, что каждый раз вздрагивают от этого крика.
Вот и теперь мои новые союзники, несомненно считавшие меня убийцей, выхватили из карманов кошельки. Два копа, наступавших мне на пятки, притормозили. Расстояние между нами увеличилось.
Надолго ли?
Горло горело, на бегу я глотал слишком много воздуха. Ноги налились свинцом. Я устал. Внезапно зацепившись за что-то носком ботинка, я потерял равновесие и растянулся на тротуаре, ободрав лицо, колени, руки.
Сумел встать. Ноги дрожали.
Вот и конец.
Промокшая рубашка прилипла к спине, в ушах ритмично шумело. Я никогда не любил бегать. Фанатики бега трусцой с пеной у рта доказывают, что они жить не могут без любимого спорта и получают огромное удовольствие от самого процесса. Не сомневаюсь. Удовольствие объясняется нехваткой кислорода в головном мозге, а не пресловутыми эндорфинами.
Польза, поверьте мне, сомнительная.
Устал. Как страшно я устал. Нельзя бежать бесконечно. Я оглянулся. Полицейских не видно. Улица пуста. Дернул ближайшую дверь. Заперто. Другую. Невдалеке опять захрипела рация. Я побежал. В дальнем конце дома была чуть приоткрыта дверца подвала. Ржавая. Здесь все ржавое.
Я нагнулся и потянул металлическую ручку. Дверца со скрипом отошла. Я заглянул в темноту.
— Отрежьте ему путь! — крикнули неподалеку.
Я даже не осмотрелся. Спустил вниз одну ногу и нащупал первую ступеньку. Болтается. Спустил вторую ногу. Попытался нащупать следующую перекладину, нога повисла в пустоте.
Секунду я колебался, как Хитрый койот — знаменитый мультяшный персонаж — перед тем, как ринуться с горы, а потом решительно ухнул в темноту.
Глубина подвала оказалась небольшой, не более десяти футов, но прошла как будто вечность, прежде чем я коснулся пола. Падая, я выставил вперед руки. К сожалению, это мало чем помогло — повалился всем телом на цемент, аж зубы щелкнули.
Я лег на спину и посмотрел вверх. Дверца за мной захлопнулась. Лучшего и пожелать нельзя, только вот тьма стала непроглядной. Я мысленно обследовал сам себя, врач во мне немедленно поставил диагноз: все болит.
С улицы доносились звуки погони. Сирены не унимались, а может быть, это звенело у меня в ушах. Голоса. Хрип раций.
Они приближаются.
Я перекатился на бок, уперся в пол правой рукой, задев свежий порез, и попытался встать. Тело двигалось с трудом, голова вообще замоталась сама по себе, и я чуть снова не упал.
Что дальше?
Просто притаиться здесь? Не пойдет: они наверняка начнут прочесывать дом за домом и рано или поздно наткнутся на меня. А если и нет, то я сбежал не для того, чтобы сидеть в сыром подвале. Я сбежал, чтобы встретиться с Элизабет.
Надо идти дальше.
Куда?
Глаза потихоньку привыкали к темноте, — во всяком случае, я разглядел вокруг себя силуэты предметов. Кучи коробок, груды тряпья, несколько барных стульев, разбитое зеркало. При виде своего отражения я вздрогнул: на лбу — рана, брюки порваны на коленях, от рубашки вообще остались одни клочья. А измазался так, что запросто смогу служить щеткой для трубочиста.
И куда мне деваться в таком виде?
Лестница. Где-то здесь должна быть лестница. Я медленно двигался вперед в каком-то подобии ритмического танца, ощупывая путь впереди себя левой ногой, словно слепец палочкой. Вот захрустело битое стекло. Я продолжал двигаться.
Впереди раздалось невнятное бормотание, и огромная куча тряпья выросла у меня на дороге. Из нее показалось и вытянулось в мою сторону что-то вроде руки. Я чуть не заорал от страха.
— Гиммлер любит стейки из тунца! — закричала куча.
Человек — пожилой мужчина — начал подниматься. Незнакомец оказался высоким, чернокожим, с такой курчавой белой бородой, что казалось, будто он жует овцу.
— Вы меня слышите? — повторял он. — Вы поняли, что я сказал?
Старик шагнул ко мне, я отпрянул.
— Гиммлер! Он любит стейки из тунца!
Бородача явно тревожил этот факт. Он взмахнул кулаком, я отпрыгнул в сторону. Кулак прошел мимо. Силы замаха — а может, и выпитого — оказалось достаточно, чтобы вновь швырнуть моего собеседника на пол. Он упал плашмя, и я не стал дожидаться, когда бородач встанет. Лестница действительно оказалась неподалеку, я кинулся по ней наверх.
И уперся в запертую дверь.
— Гиммлер!
Пьяный кричал громко, очень громко. Я навалился на дверь. Бесполезно.
— Вы меня слышите? Вы поняли, что я сказал?
Дверь начала потрескивать. Я оглянулся и похолодел от ужаса.
Солнечный свет.
Кто-то приоткрыл дверцу, через которую я проник в подвал.
— Кто здесь?
Голос человека при исполнении. По полу заплясал луч фонарика. Он выхватил из темноты бородатого.
— Гиммлер любит стейки из тунца!
— Что ты орешь, старикан?
— Вы меня слышите?
Я изо всех сил уперся в дверь плечом. Что-то затрещало. Перед глазами вновь всплыл образ Элизабет — как она машет рукой с экрана, смотрит грустными глазами. Я поднажал.
Дверь распахнулась.
Я упал на пол первого этажа, недалеко от входной двери.
Что дальше?
Полицейские неподалеку — слышно, как потрескивают рации, — а один из них все еще допрашивает биографа Гиммлера. Времени нет, мне срочно нужна чья-то помощь.
Только вот чья?
Шоне звонить нельзя, за ней наверняка следят. То же самое с Линдой. Эстер будет настаивать, чтобы я сдался.
Парадная дверь открылась.
Я рванул по коридору. Пол был покрыт грязным линолеумом, стены выкрашены дешевой краской. По обеим сторонам шли железные, плотно запертые двери. Я добежал до запасного выхода и взлетел на третий этаж. Там снова вывалился в коридор.
* * *
В коридоре стояла пожилая женщина.
