— Конечно нет. Игрушкой своей ты сам, дома, с удовольствием займешься, — ответила Эстер. — Садись.
— Если вы знаете, где Бек…
— Садись, Лэнс, пока у меня от тебя голова не разболелась.
Все уселись. Димонте водрузил на стол ноги в ботинках из змеиной кожи. Кримштейн, улыбаясь все так же ослепительно, взяла их обеими руками и сбросила на пол.
— Мы собрались здесь, джентльмены, с одной целью: спасти вашу карьеру. Давайте же этим и займемся, согласны?
— Я требую объяснить…
— Ш-ш-ш, Лэнс. Говорю сейчас я. Твое дело слушать и иногда повторять: «Да, мэм» или «Спасибо, мэм». В противном случае вы — конченые люди.
Лэнс метнул на нее злобный взгляд:
— Ты помогаешь виновному избежать правосудия, Эстер.
— Если бы я тебя не знала, Лэнс, то сказала бы, что ты выглядишь на редкость сексапильно, когда злишься. Итак, слушайте, дважды повторять не буду. Я делаю тебе одолжение, Фейн. Не хочу, чтобы ты выглядел полным идиотом. Нет, ты, конечно, идиот, это понятно, и тут уж ничего не поделаешь. Но если ты меня внимательно выслушаешь, то в разряд полных идиотов пока не перейдешь. Уловил? Прекрасно. Во-первых, я правильно поняла, что точное время смерти Ребекки уже установлено? Полночь, плюс-минус полчаса? Я не ошибаюсь?
— И что из этого?
Эстер поглядела на Шону:
— Хочешь сказать сама?
— Нет, давай ты.
— Ведь это ты проделала львиную долю работы…
— Не тяни волынку, Кримштейн, — возмутился Фейн.
Дверь позади него отворилась, и секретарша Эстер внесла несколько листков бумаги и небольшую аудиокассету.
— Спасибо, Шерил.
— Не за что.
— Можешь идти домой. И завтра приходи попозже.
— Спасибо.
Шерил вышла. Кримштейн надела полукруглые очки и начала читать принесенные ей документы.
— Мне все это начинает надоедать, Эстер.
— Ты любишь собак, Лэнс?
— Кого?!
— Собак. Я сама не очень ими увлекаюсь, но эта… Шона, где у тебя фотография?
— Вот она.
Шона продемонстрировала всем присутствующим большую фотографию Хлои.
— Бородатый колли.
— Не правда ли, очень милая, Лэнс?
— С меня хватит.
Лэнс Фейн поднялся. Крински тоже. Димонте не тронулся с места.
— Вот сейчас ты уйдешь, — пообещала Кримштейн, — а собачка утопит всю твою карьеру в огромной луже.
— О чем ты, черт побери?
Эстер протянула Фейну два листка:
— Эта псина — доказательство того, что Бек никого не убивал. Прошлой ночью он был в «Кинко». Вошел туда с собакой. Вызвал небольшой переполох, как я понимаю. Вот тут показания четырех свидетелей, независимо друг от друга опознавших Бека. Он воспользовался одним из компьютеров и занимал его, согласно счету, с четырех минут первого до двадцати трех минут первого.
— И ты хочешь, чтобы я принял это как алиби?
— Пока нет. Просто почитай. — Эстер ухмыльнулась. — Вот, ребята, копии для вас.
Кримштейн протянула копии Крински и Димонте. Крински скользнул глазами по строчкам и попросил разрешения воспользоваться телефоном.
— Конечно, — сказала Эстер. — Только, если собираетесь говорить по межгороду, запишите на счет вашего ведомства. — Она сладенько улыбнулась. — Спасибо.
Фейн прочел документ, и лицо его посерело как пепел.
— Думаешь о том, как бы передвинуть время смерти, да? — спросила Эстер. — Можешь попробовать. Только знаешь что? В ту ночь на мосту велись ремонтные работы. Бек бы просто не проехал.
Фейн, в прямом смысле этого слова, крякнул, а потом пробормотал что-то, рифмующееся со словом «щука».
Кримштейн ответила ему тихим «тсс».
— Будет, будет, Лэнс. Тебе впору меня благодарить.
— Да за что же?
— Только представь, каким дураком я бы могла тебя выставить! Вообрази себя перед камерами: ты появляешься на сотнях экранов, готовый объявить об аресте опаснейшего преступника. На тебе твой лучший галстук, ты вещаешь, как нелегко хранить покой жителей большого города и скольких совместных усилий потребовала поимка ужасного убийцы. Хотя нет, ты, разумеется, присвоил бы всю славу себе. Щелкают вспышки. Ты улыбаешься и зовешь репортеров по именам, а в мыслях уже усаживаешься за большой дубовый стол в красивом кабинете. И тут — бах! — откуда ни возьмись выскакиваю я с этим неожиданным алиби. Лэнс, о Лэнс, неужели ты не чувствуешь, что должен мне по гроб жизни?
Глаза Фейна метали молнии.
— На нем еще покушение на полицейского.
— Нет, Лэнс, нет. Подумай сам: ты, заместитель генерального прокурора округа, принял ошибочное решение. Спустил всех собак на невинного человека. И не просто на человека, а на детского врача, который работает с беднейшими слоями населения за невысокую зарплату, вместо того чтобы обслуживать зажиточных больных в богатых кварталах города. — Она откинулась назад, улыбаясь. — Вот как было дело. В то время, пока десятки полицейских с оружием в руках почесывали весь город, тратя, кстати, бог знает сколько денег налогоплательщиков, один из них, молодой, мускулистый и рьяный, накрыл жертву в пустынном переулке. И представь себе, начал избивать. Вокруг, повторяю, никого, поэтому юнец не щадил перепуганного беглеца. Что еще оставалось делать несчастному, затравленному доктору Дэвиду Беку, кроме как защитить себя?
— Никто на это не купится.
— Купится, Лэнс. Не хочу показаться нескромной, но кто умеет выкручиваться лучше, чем присутствующая здесь Э. Кримштейн? Кроме того, ты еще не слышал моих рассуждений о сходстве этого случая с историей Ричарда Джуэлла
[17], или о чрезмерном рвении окружной прокуратуры, или о том, как ты со своими помощниками так хотел засадить несчастного Дэвида Бека, спасителя бедных детей, что приказал подкинуть улики в его жилище.
— Подкинуть?
Казалось, Фейна с минуты на минуту хватит удар.
— Ты в своем уме, Эстер?
— Подумай, Лэнс: мы знаем, что доктор Бек не мог убить Ребекку Шейес. У нас полностью доказанное алиби, показания четырех — и мы накопаем больше — независимых, неподкупленных свидетелей. Тогда как улики попали в дом? Ваша работа, мистер Фейн. И ваших головорезов. Если я возьмусь за дело всерьез, Марк Фурман
[18] будет выглядеть Махатмой Ганди по сравнению с тобой.
