На снимке виднелся холм, поросший травой. Никаких домов вокруг, только горы с заснеженными вершинами на заднем плане, как в начальных сценах «Звуков музыки». На вершине холма стоял мужчина в шортах и потертых туристских ботинках. За спиной у него висел рюкзак, глаза скрывались под темными очками. Но улыбку можно было узнать, так же как и черты лица.
Хотя морщин у него прибавилось, волосы стали длиннее, а в бороде поблескивала седина. И все же ошибиться я не мог: на фотографии был мой брат Кен.
Глава 2
Отца я нашел на заднем дворе. Было уже совсем поздно. Он сидел абсолютно неподвижно и смотрел прямо перед собой, в темноту. У меня в душе шевельнулось одно неприятное воспоминание.
Примерно через четыре месяца после убийства Джули я обнаружил отца сидящим в подвале, спиной ко мне, в точно такой же позе. В руке он держал пистолет, ласково его поглаживая. Так, будто это не оружие, а маленький зверек. Меня отец не заметил: он не сводил глаз с оружия. Я в жизни не был так напуган. Несколько минут я стоял в оцепенении, затем поднялся на цыпочках вверх по лестнице и сделал вид, что только что вошел. Когда я не торопясь начал спускаться по ступенькам, пистолет уже исчез. После этого я целую неделю не оставлял отца одного.
Я вышел через застекленную дверь.
— Привет!
Отец обернулся, лицо его просияло в улыбке. На эту улыбку я всегда мог рассчитывать.
— Привет, Уилл!
В хриплом голосе прозвучала нежность. До того как все случилось, у отца было много друзей: люди любили его. Он был неизменно дружелюбен и надежен, хотя и немного резковат, что, впрочем, лишь усиливало впечатление надежности. И все же центром мира для него была семья, ничто иное значения не имело. Никакие проблемы чужих людей и даже друзей не трогали его по-настоящему.
Я подошел и сел в кресло, не зная, как начать разговор. Глубоко вздохнув, я услышал, что он делает то же самое. С отцом я всегда чувствовал себя в полной безопасности. Пусть он был намного старше, ниже ростом и уже не так силен, как я, у меня не было никаких сомнений — случись что, и он не колеблясь примет на себя любой удар, адресованный мне. А я спрячусь за его спиной…
— Надо бы отпилить эту ветку, — сказал он, вглядываясь в темноту.
— Да, — кивнул я, хотя ничего не видел.
Свет из стеклянной двери освещал отца в профиль. Его гнев уже рассеялся, и на лице было написано лишь бесконечное горе. Я подозреваю, что и после убийства он пытался принять удар на себя, но безуспешно. В его глазах до сих пор стояло странное напряженное выражение — как будто отец неожиданно получил удар в живот и не знает за что.
— Ты как, в порядке? — Этой фразой он обычно начинал разговор.
— Нормально. То есть не то чтобы, но…
Отец махнул рукой:
— Ну да, конечно, глупый вопрос.
Последовало молчание. Он закурил. Отец никогда не курил дома: здоровье детей и все такое прочее. И теперь, разок затянувшись, посмотрел на меня, как будто что-то вспомнил, и смял сигарету в пепельнице.
— Ничего, не беспокойся, — сказал я.
— Я обещал твоей матери, что никогда не буду курить дома.
Я не стал спорить и, помолчав еще немного, наконец решился:
— Мама сказала мне кое-что перед смертью.
Он бросил на меня короткий взгляд.
— Она сказала, — продолжал я, — что Кен жив.
Отец замер от неожиданности, но только на секунду. Потом расслабился, по его лицу скользнула грустная улыбка.
— Это все от лекарств, Уилл.
— Я так и подумал, — кивнул я. — Сначала.
— А теперь?
Я недоверчиво посмотрел ему в глаза. Конечно же, ходили слухи. Кен не был богат, и очень многие недоумевали: как это он может столько времени скрываться, не имея ни цента? Лично мне было все ясно: мой брат не скрывается — он был убит в ту же ночь. Но большинство были уверены, что родители тайком подкидывают ему денег.
— Не понимаю, — пожал я плечами, — зачем ей было это говорить? После стольких лет…
— Лекарства, — повторил отец. — Она умирала, Уилл…
Неоконченной фразой он намекал на многое. Я немного подождал и спросил:
— А как ты сам думаешь — он жив?
— Нет, — ответил отец и отвернулся.
— Мама тебе что-нибудь говорила?
— О твоем брате?
— Да.
— Примерно то же, что и тебе.
— Что Кен жив?
— Да.
— И больше ничего?
Отец пожал плечами:
— Сказала, что Кен не убивал Джули. И вернется, как только закончит кое-какие дела.
— Какие?
— Она была не в себе, Уилл…
— Но ты спрашивал ее?
— Конечно. Она бредила и не слышала, что я говорю. И я постарался успокоить ее, сказав, что все будет хорошо.
Он снова отвернулся. Я хотел показать ему фотографию Кена, но в последний момент передумал. Надо было хорошенько подготовиться, прежде чем вступать на этот путь.
— Я сказал ей, что все будет хорошо, — повторил он.
Сквозь стеклянную дверь виднелись выцветшие фотографии на стенах. Там не было ни одного нового снимка: дом как будто попал в петлю времени, остался замороженным в том виде, в каком был одиннадцать лет назад. Как в песне про дедушкины часы, которые остановились со смертью старика.
— Я сейчас, — сказал отец.
Я смотрел, как он встал и ушел в темноту. Но недостаточно далеко — я заметил, что отец опустил голову и плечи его затряслись. Мне еще не приходилось видеть его плачущим. И не хотелось теперь.
Я отвернулся и подумал о второй фотографии — той, что осталась наверху, — на которой они с матерью такие счастливые. Может быть, он вспомнил как раз о ней?
* * *
Среди ночи я проснулся и обнаружил, что Шейлы рядом нет.
Я сел в постели и прислушался. Тишина. По крайней мере, в квартире — с улицы доносился обычный шум ночного города. Я посмотрел в сторону ванной: там было темно. Свет нигде не горел.
Мне захотелось позвать Шейлу, однако тишина вокруг была какая-то странная — хрупкая, как мыльный пузырь. Я выскользнул из кровати и пошел по ковру, который тянулся от стены до стены, — необходимая деталь интерьера в домах с тонкими перекрытиями. Наша квартира была небольшой, всего с одной спальней. Я выглянул в гостиную.
Шейла находилась там. Она сидела на подоконнике и смотрела вниз, на улицу. Я залюбовался ее лебединой шеей и чудесными волосами, рассыпавшимися по белоснежной коже, и вновь ощутил прилив желания. Наши отношения еще находились на той ранней стадии, когда любовь и радость жизни неразделимы, когда любишь трепетно, дрожа и умиляясь, и не можешь насытиться любовью — и в то же время знаешь, знаешь наверняка, что скоро твое чувство перерастет во что-то более зрелое и глубокое.
