— Она жила у нас, занималась на курсах. Заводная такая… И работу тоже получила. В общем, начала новую жизнь, понимаешь?
Девочка молча слушала.
— Меня все зовут Крестом. — Он протянул ей руку.
Она пожала ее и вздохнула:
— А я Джери.
— Приятно познакомиться.
— Ага. Но я не видела этой Энджи. И вообще у меня тут как бы дела…
Вот и все. Если в этот момент пережать, то можно потерять ее навсегда. Она забьется в свою нору и больше не выйдет на поверхность. Все, что мы можем сделать, — это заронить семя. Теперь ей известно, что существует убежище, где она может поесть и переночевать. Она знает, как уйти с улицы. Хотя бы на одну ночь. А когда придет к нам, то поймет, что ее любят, просто любят — без всяких условий и оговорок. Но это потом. Сейчас главное — не отпугнуть. И как бы ни разрывалось сердце, теперь пора уходить.
Мало кто мог работать так, как Крест, столько времени. Оставались и хорошо справлялись с делом у нас обычно те, кого считали немножко «тронутыми». Без этого в нашем деле никак…
Крест помедлил. Он всегда использовал этот трюк с «пропавшей девочкой». Отличный способ завязать разговор. На самом деле Энджи умерла на улице пятнадцать лет назад. Замерзла. Крест нашел ее за мусорным баком. На похоронах мать Энджи подарила ему эту фотографию, и с тех пор он с ней не расставался.
— Хорошо, спасибо. — Крест протянул девочке визитку. — Если вдруг ее увидишь, позвони мне, ладно? В любое время. И вообще звони, если что…
Она взяла визитку, повертела в руке.
— Ладно, позвоню.
Крест опять помялся.
— Ну, пока.
— Пока.
А после мы совершили самый чудовищный поступок на свете — мы ушли.
* * *
Ракель раньше звали Роско. По «ее» словам. Или — по «его». Я до сих пор не знаю, как правильно обращаться к Ракель — в мужском или женском роде. Надо будет как-нибудь спросить.
Нужная нам машина стояла у задней двери какого-то здания. Стандартное место для уличной работы. Окна у машины были затемненными, но мы все равно старались держаться в стороне. Что бы там внутри ни происходило — а мы, в общем, знали, что именно, — наблюдать это не хотелось.
Минуту спустя дверца открылась, и Ракель-Роско вышел. Как вы уже, наверное, догадались, он был трансвеститом. Отсюда и путаница в определении пола. С транссексуалами все понятно — обычно про них говорят «она». Что же касается трансвеститов, то тут легко ошибиться: иногда годится «она», а бывает, что это звучит слишком «политкорректно». Как и в случае с Ракель.
Выскочив из машины, он полез в сумочку, достал освежитель дыхания и трижды пшикнул себе в рот. Потом, подумав, — еще три раза. Машина отъехала, и Ракель повернулся в нашу сторону.
Есть трансвеститы, которые выглядят просто обворожительно. Но только не Ракель. Черный, рост явно больше шести футов и вес никак не менее двухсот шестидесяти фунтов. Руки как гигантские сардельки — и тоненький голосок. По сравнению с ним Майкл Джексон ревет басом бригадира дальнобойщиков. Ракель утверждает, что ему двадцать девять, но я слышу это уже шесть лет. Он работает по пять ночей в неделю, в любую погоду, в дождь или снег, и имеет постоянную и весьма преданную клиентуру. Если бы он хотел, то давно мог бы уйти с улицы — снять квартиру, назначать встречи и так далее. Однако Ракель больше нравится работать здесь. Многие этого не понимают. Улица темна и опасна, но она опьяняет. В ней есть какая-то энергия, своего рода электрический заряд. Ты чувствуешь, как она тебя подпитывает. В то же время для многих из наших детишек единственная альтернатива улице — грязная поденная работа. Работа, на которой они все равно не имеют будущего. Так что выбора фактически нет…
Ракель заковылял к нам, покачиваясь на острых шпильках. Когда у тебя ноги сорок шестого размера, это нелегкая задача, уверяю вас. Не дойдя совсем чуть-чуть, он остановился под фонарем. Лицо его напоминало скалу, изрезанную штормами. Я не знаю, чем Ракель занимался раньше, а поверить в его рассказы трудно. То он якобы был игроком Национальной футбольной лиги и повредил колено, то учился в колледже, выиграв стипендию по результатам школьных экзаменов, то воевал в Персидском заливе… Выбирайте, что больше нравится, или придумывайте сами.
Он обнял Креста и поцеловал в щеку. Потом повернулся ко мне:
— Эй, Уилл-красавчик, да ты классно выглядишь!
— Спасибо, Ракель.
— Так бы прямо и съел тебя.
— Работаю всю ночь — стал еще вкуснее…
Он обнял меня за плечо.
— Я мог бы влюбиться в такого, как ты.
— Ты мне льстишь, Ракель.
— Только такой, как ты, мог бы спасти меня от всего этого.
— Но сколько разбитых сердец ты оставишь здесь, в этой клоаке!
— Это точно, — хихикнул он.
Я показал ему фотографию Шейлы. Единственную, что у меня была. Странно, если вдуматься. Конечно, ни я, ни она не увлекались фотографией, но иметь только один снимок…
— Ты ее знаешь?
Ракель вгляделся в лицо на фото.
— Это твоя женщина, я видел ее раз в приюте.
— Точно. А ты видел ее где-нибудь еще?
— Нет, а что?
Врать было незачем.
— Она сбежала. Я ищу ее.
Он посмотрел на снимок повнимательнее.
— Я могу это взять?
Я протянул ему фотографию: в офисе еще оставались цветные копии.
— Попробую поспрашивать, — обещал он.
— Спасибо.
Он кивнул.
— Ракель… — обратился к нему Крест. — Ты помнишь Луиса Кастмана, сутенера?
Лицо трансвестита застыло, он начал озираться по сторонам.
— Так как?
— Мне надо работать, Крест. Бизнес есть бизнес.
Я загородил ему путь. Ракель посмотрел на меня сверху вниз, прищурившись, словно на чешуйку перхоти у себя на плече.
— Она работала на улице, — сказал я.
— Твоя девчонка?
— Да.
— На Кастмана?
— Да.
Он перекрестился:
— Это нехороший тип, Уилл-красавчик. Кастман был хуже других.
— Почему?
Ракель нервно облизнул губы:
— Здешние девчонки… они как товар — ты меня понимаешь. Купля-продажа, бизнес… Если они приносят доход, то остаются. Если нет — сам знаешь…
Я знал.
— Но этот Кастман… — Ракель прошептал это имя, как некоторые произносят слово «рак». — Он был другой.
— Почему?
— Он портил собственный товар. Иногда просто для смеху.
