Возможно, он рассказывает мне все это, потому что я не могу рассказать никому другому.
– Надеюсь, ужин был вкусным, – вырывает нас из размышлений Пиа. – Я бы сказала, пусть начнет Лина. Вы ведь уже знаете, как все проходит.
Внезапно к нам присоединяется Мо, гордо вышагивая ко мне мимо всех остальных. Я глажу его и усаживаю к себе на колени, а затем смотрю на сидящую справа от меня Лину. Руки у нее дрожат, губа слегка кровит, так сильно она ее закусила. Такой я ее не знаю. Она бывала бойкой на язык, дерзкой, грубой и невыносимой, но никогда тревожной.
– Лина, ты хочешь, чтобы начал кто-то другой? – осторожно спрашивает Яна, но она не успевает ответить, а я – сообразить, что делаю, когда хватаю Мо и сажаю его на колени к Лине. Иногда нам требуется что-то, за что можно ухватиться.
Глаза Лины расширяются от удивления, но когда Мо, один раз громко мяукнув, растягивается во всю длину, когда все остальные вздыхают с облегчением, она дотрагивается до него, обнимает обеими руками и делает глубокий вдох. Взгляд ее перескакивает на меня, затем опять на Мо.
– Я никогда не была хорошей, – шепчет она. – Она сказала, что я никогда не была хорошей. А ведь я… Она хотела, чтобы я для нее воровала и попрошайничала. Я никогда не была хорошей, – голос у нее прерывается, а взгляд меняется. В нем отражаются ярость, отвращение и упрямство. В нем отражается разочарование. Вот почему она приходила в мою палатку.
И я начинаю понимать то, чего прежде не понимала. Элементы пазла постепенно складываются.
Я думала, что мне здесь не место, но ошибалась.
Я больше не удивляюсь тому, что обстоятельства могут быстро меняться, что они делают это каждую секунду. Я удивляюсь тому, как часто эти изменения происходят и что их едва ли можно распознать прежде, чем они случатся. Что мне приходит в голову завтра снова пойти к дереву и еще раз послушать Леви.
Сара уже целый час беспокойно крутится с боку на бок, не спит даже Мо. Она становится все беспокойнее, и это беспокойство наконец превращается в панику. Я буквально чувствую ее. Сара начинает кричать, так громко, что сначала я затыкаю уши. Мо удирает в угол, а я, сев, выкарабкиваюсь из спальника. Она кричит, хотя маленький светильник при ней. Ей снятся кошмары. Я на четвереньках ползу, хочу разбудить ее, но мне даже не удается как следует ее ухватить. Она все кричит и кричит, молотит руками воздух. Когда мне все-таки удается поймать ее руку, становится еще хуже, мне приходится уклоняться от ударов, а уйти я не могу. Кто-то должен ее разбудить!
Наша палатка открывается, и внутрь проникает свет факелов. На меня смотрят Пиа и Леви. Я отвлекаюсь. Сара бьет мне прямо в лицо. Ее крики становятся громче, и когда она попадает мне коленом в живот, доступ воздуха прекращается, и я, задыхаясь, оседаю на землю. Хочу вдохнуть, но легкие судорожно сжаты, и мышцы живота свело. Я корчусь, пока сам организм, испытывая потребность в воздухе, мощно не втягивает его. Кашель не заставляет себя долго ждать.
Сара сильнее, чем кажется.
Леви, бережно оттащив меня в сторону, помогает сесть прямо, а затем берет за руку.
– Пойдем, Пиа справится.
Удар и пинок полностью выбили меня из колеи, и я позволяю ему вывести себя наружу.
Мы идем к его палатке, из которой он выволакивает одеяло и раскладывает на земле, чтобы я могла сесть.
– Я бы пригласил тебя войти, но воздух здесь как-то посвежее, и вообще у меня там бардак. Погоди, сейчас вернусь, – взяв связку ключей, он уходит.
Я вынуждена зажать голову коленями и закрыть глаза, потому что все вокруг плывет. Сам удар был не таким болезненным, просто он угодил прямо в желудок, а я этого совершенно не ожидала.
Через несколько минут Леви возвращается, я слышу его шаги и покашливание, он усаживается напротив. Медленно поднимая голову, моргаю раз, другой.
– Дай-ка щеку, – говорит он, уже протягивая ко мне руку с охлаждающим пакетом. Про удар в лицо я совершенно забыла и, честно говоря, вовсе ничего там не чувствую… Ой! От пакета по всему телу идет дрожь, и прикосновение к левой щеке показало, что, кажется, все-таки лучше ее охладить.
Глядя на меня, Леви лукаво улыбается.
– Жар, растяжение, побои. Что нас ждет на следующей неделе?
Мои губы трогает улыбка.
Может, разговор, думаю я, но этот миг тут же проходит. Я смотрю в землю. Этого не случится.
– Мое любимое число – восемь, – Леви внимательно смотрит на меня.
Я понимаю, что он делает. Понимаю, что пытается сделать. Но того, что он хочет, я ему дать не могу. Не могу вдруг взять и заговорить. Я не знаю, как это делается.
Но что, если… Нервно сглотнув и сдвинув брови, беру другую руку Леви. Пальцы у меня дрожат, когда я поворачиваю ее ладонью вверх. Кожа в некоторых местах шершавая, вероятно, от игры на гитаре, и теплая. Проходит целая вечность, пока мой палец приходит в движение. Он лишь слегка дотрагивается до ладони Леви, это похоже на шепот, краткий миг. Сердце у меня колотится в груди как бешеное, я дышу ртом так, словно пробежала марафон. Что я сделала? Заглядываю Леви в глаза. Вижу его лицо, на котором нет ни обычной усмешки, ни довольно частой улыбки, ни временами возникающей печали. Их нет.
– Четыре. У тебя это четверка.
Выпустив его руку, пытаюсь взять себя в руки – себя и свои мысли. Но не успеваю.
– Ханна, я… – начинает Леви, но его прерывает Пиа.
– У тебя все хорошо? – ласково спрашивает она. Мне нравится Пиа. В другой жизни она была бы моей подругой.
– Сильно ей досталось?
Леви отводит пакет со льдом в сторону, и они осматривают мою щеку.
– Возможно, слегка опухнет, возможно, под конец расцветет разными цветами. Но ничего страшного. Думаю, в остальном все хорошо?
Это вопрос ко мне, ответить на который сейчас я еще менее готова, чем обычно. Избегаю их взглядов и с удивлением слышу, что в следующую секунду Пиа просит Леви:
– Ты не оставишь нас? Я бы хотела недолго поговорить с Ханной.
Немного подождав, она садится рядом со мной и начинает рассказывать.
– Сара очень любит тебя, она ни за что так не сделала бы, если бы не спала. Понимай она, что ты это ты, – Пиа вздыхает. – Посмотри на меня, Ханна. Я расскажу тебе сейчас это, потому что думаю, что и тебе Сара небезразлична. И потому что тебе необходимо объяснение для этой ночи.
Я делаю, как она говорит, смотрю на нее. И боюсь.
– Сару сюда не родители привели, как тебя. У родителей ее забрали, потому что… с Сарой никогда хорошо не обращались. Ее били, била собственная мать. А ночью… – Пиа пытается подавить ком в горле. – Ночью являлся ее дядя.
Я боюсь темноты, эхом отдается у меня в голове.
Внезапно появилось нечто большее, чем обычно. Больше, чем страх, вина и скорбь – и от этого мне плохо. Нельзя позволить этому укорениться. Я должна сопротивляться ему. Этому чувству, тому, что оно делает со мной, слову со всеми его семью буквами.
