– Мистер Джонсон, все, о чем мы говорили с инспектором, не должно выйти за пределы этого помещения, – стараясь придать голосу суровость, сказал я. – Это тайна следствия.
Разочарованный редактор положил ручку.
– Интересно, сколько вы платите авторам за эту писанину? – Лестрейд кивнул на кипы газет по углам комнаты.
– Шутите, сэр? – усмехнулся редактор. – Наши авторы – графоманы, поэтому они сами нам платят за возможность увидеть свои сочинения опубликованными. Мы платим только художникам за иллюстрации.
– Вот как! – невольно воскликнул я. – Но вы ведь сказали, что заплатили Г.М. пятнадцать шиллингов?
– Я не говорил, что я заплатил мисс Г.М. пятнадцать шиллингов, сэр. Я сказал, что было уплачено за эту статью пятнадцать шиллингов. Мне уплачено, сэр. Девушка заплатила мне эту сумму с одним условием.
– Каким же?
– Статья должна была выйти в определенный день. Равно как и все другие статьи Г.М. должны выходить именно в тот день, который она назначит.
– Очень интересно, – протянул я. – Скажите, мистер Джонсон, а не сохранилось ли у вас оригинала статьи, написанного рукой мисс Г.М.?
Редактор почесал лысину.
– Вообще-то мы не храним рукописи авторов, сэр, но, кажется, оригинал последней статьи я еще не выбросил в корзину для бумаг.
Он полез в стол и выудил исписанный лист бумаги.
– Пожалуйста, сэр.
Я взял листок. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы понять: статья для «Иллюстрированных новостей» и стихотворение о девушках-цветах написаны разными людьми. Почерк был совершенно разный.
– Спасибо, мистер Джонсон, вы нам очень помогли. Если мисс Г.М. снова придет к вам с рукописью, немедленно позвоните в Скотленд-Ярд.
– Непременно, сэр.
– Можем мы взять эти два номера газеты и рукопись?
– Разумеется, сэр! Возьмите еще halva!
Мы попрощались с гостеприимным редактором и покинули его скромную обитель. Лестрейд нес увесистый кусок странного русского лакомства, завернутый в папиросную бумагу.
– Хороший человек этот Джонсон, – восхитился инспектор, когда мы сели в машину.
– Не спешите с выводами, Лестрейд, – сухо сказал я. – Этот Джонсон вполне может оказаться Садовником.
– Вы правы, Ватсон, – подумав, сказал он. – В делах с маньяками никого нельзя сбрасывать со счетов. Бывает, человек с виду сущий ангел, а внутри у него таится монстр. Вас отвезти домой?
– Да, сэр, если не затруднит.
– Смит, на Бейкер-стрит, – приказал инспектор. Молчаливый водитель завел мотор.
27
Ирэн Вулф заметила, что ее отец смотрит на нее не так, как следует смотреть отцу, в тринадцать лет. Она не придала этому значения, потому что еще не совсем понимала значение этого маслянистого взгляда. Но уже в пятнадцать лет она прекрасно осознавала, что поведение ее отца по отношению к ней не является нормальным. Нет, он и пальцем к ней не притронулся, но в его глазах она видела то же самое, что и во взгляде влюбленного в нее мальчишки с соседней улицы. И это ужасало девочку.
Когда Ирэн едва исполнилось четырнадцать, она потеряла мать. Миссис Вулф была миниатюрной, хрупкой, очень болезненной женщиной. На улице ее часто принимали за девочку. Она жила тихо и незаметно, как мышка. Также тихо и незаметно она скончалась от чахотки в особо ненастную лондонскую зиму.
После смерти миссис Вулф Ирэн никогда не видела отца с женщиной. Шесть раз в неделю он уходил в контору «Гудрон и сыновья», а в воскресенье читал или просматривал коллекции бабочек.
Бабочек отец начал собирать с детства. Он неоднократно рассказывал дочери, как поймал свою первую бабочку – березовую пяденицу. Это произошло за городом, на ферме его дяди в Суссексе. Бабочка сидела на кочане капусты. Снежно-белая с большими черными крапинами бабочка была очень похожа на мотылька, но к тому моменту мальчик уже знал, что мотыльки активны только ночью, а бабочки – только днем.
Исхитрившись, он изловил бабочку голыми руками. Украв у горничной иголку, мальчик наколол пяденицу на дощечку.
– Вот она, та бабочка, – говорил мистер Вулф, показывая дочери свою коллекцию.
Березовая пяденица, и правда, была невероятно красива, вот только тельце ее, словно копьем, было пронзено иглой. Порой Ирэн хотелось, чтобы все бабочки отца внезапно ожили и взлетели. Какой, должно быть, шум поднялся бы в комнате от хлопанья сотен маленьких крыльев.
Еще одним странным развлечением отца было нюхать волосы Ирэн. Иногда он просил дочь сесть рядом с ним, клал ее голову себе на плечо и с наслаждением вдыхал запах ее волос. Когда Ирэн спросила, зачем он это делает, мистер Вулф ответил, что таким образом он вспоминает свою умершую жену.
Чем взрослее становилась Ирэн, тем больше она понимала, что ее отец – странный человек. Соученицы, обсуждая мужчин, рассказывали о пожилых джентльменах, время от времени пристающих к ним на улице с недвусмысленными намеками. Девушки обзывали этих мужчин «старыми извращенцами» и смеялись над ними. Но вот только эти джентльмены не были их отцами.
Ей было невыносимо тяжело видеть вожделение в глазах мистера Вулфа. Ирэн любила отца, но понимала, что его отношение к ней с каждым годом становится все более ненормальным. Он покупал ей домашние платья с чрезмерно большим вырезом на груди, подкладывал в стол журналы, в которых со всеми подробностями описывались запретные связи: брат и сестра, мать и сын, но больше всего было историй про отца и дочь.
Подруг у Ирэн не было, и единственной по-настоящему подлинной страстью, которой она отдавала всю душу, была фантазия. Девочка с детства отличалась бурным воображением. Идя по улице, она представляла себя в причудливом и пугающем мире. Мире, в котором красивая булочница средних лет – это ведьма, похищающая маленьких детей, чтобы выпивать из них кровь и становиться моложе. Зеленщик, везущий на тачке капустные головы, вез головы казненных бунтовщиков, а стоящий на углу констебль был тайным шпионом короля.
Чувствуя, что фантазии могут поглотить ее разум, заменив собою реальный мир, Ирэн мучительно искала выход, и нашла его в сочинении рассказов. По вечерам, когда отец, поужинав бобовой похлебкой, ложился спать, девушка доставала тетрадь и начинала писать. Героями ее рассказов были злобные карлики, вампиры, демоны и даже сама Смерть.
Девушка начала часто бывать в Лондонской национальной библиотеке. Однажды в отделе французской поэзии проходил конкурс чтецов. Ценители изящной словесности декламировали свои любимые произведения. Ирэн была заворожена стихами декадентов. Во многом они оказались созвучны ее мыслям, а кладбищенский холод одинаково веял и от виршей Гюстава Моро и от ее рассказов.
Между тем, отец начал становиться все более назойливым. Он подсаживался к дочери, расспрашивал, что она пишет. Интересовался, прочла ли она его журналы. Когда Ирэн ответила, что ей не понравились истории о противоестественных связах, он очень огорчился. Вскочил, заходил по комнате, начал говорить о том, что нет ничего предосудительного в плотских отношениях отца и дочери.
