Впрочем, изгоем в своей семье Сергей не стал: мать его, конечно, любила, прочие на открывшиеся обстоятельства никак особо не реагировали, да и в целом Набоковы под влиянием отца исповедовали принцип «не спрашиваем – не рассказывай». Но подростку, столкнувшемуся с подобным, требуется куда больше, чем просто «не спрашиваем».
После отъезда из России Сергей один семестр проучился в Оксфорде, затем перевелся в Кембридж, где постигал науки старший брат. А потом, когда с их отцом случилось непоправимое и Владимир, вопреки собственному желанию, отправился в Берлин, Сергей переехал в Париж, где давал уроки английского и русского, а также иногда публиковался с рецензиями на концерты. Не исключено, что Сергей Набоков писал в том числе для «Последних новостей», газеты, издаваемой Павлом Милюковым, другом и противником Владимира Дмитриевича Набокова, сыгравшим роковую роль в жизни последнего.
Каким человеком был Сергей? В первую очередь – робким и застенчивым. Сергей заикался. Но вместе с тем он был образованным, умным, увлеченным языками (он знал, помимо английского, еще немецкий и французский), музыкой (говорят, он даже немного сам занимался композиторством, впрочем, никаких подтверждений этому нет), балетом и поэзией. Сохранились свидетельства, что он писал стихи, и другие родственники высказывались о них весьма комплиментарно, однако ни один текст Сергея Набокова не сохранился, поэтому все это вновь лишь предположения.
Подробности парижской жизни Сергея Набокова, похоже, навек останутся загадкой. Нам известны только некоторые фрагменты: сразу после переезда несколько недель он жил в небольшой квартире на улице Коперника, любил захаживать в кафе Select на Монпарнасе, посещал театральные спектакли, был знаком с драматургом Жаном Кокто, иногда писал, как мы уже сказали, рецензии, нюхал кокаин (об этом мы знаем из письма его брата Владимира, которое будет упомянуто ниже)…
Впрочем, было и еще одно важное свидетельство от 1926 года: письмо Сергея маме, «мучительное, но странно восхищенное и тревожное», как его называет немецкий ученый Циммер. Письмо сохранилось благодаря тому, что Владимир Набоков – младший скопировал его, будучи у матери в Праге (при встречах с ней он, по собственным словам, испытывал «боль, растерянность, провал, чтобы нагнать время, ушедшее за разлуку вперед, и восстановить любимые черты по не стареющему в сердце образцу»). В письме в том числе Сергей рассказывал, почему и зачем он перешел в католичество (из-за человека, которого он любил), но пишет, что их отношения очень сложные. Речь шла о польском художнике и писателе Юзефе Чапском, с которым Сергей познакомился в 1924 году в Париже.
Мы не знаем, как долго продлилась их связь, равно как не знаем и того, когда именно Сергей встретил немца Германа Тиме (но по косвенным признакам ясно, что не позднее весны 1932 года), с которым был в отношениях до самого конца. С Тиме в 1932 году виделся Владимир Набоков, когда приезжал в Париж, и даже описал эту встречу в письме жене Вере: «Сегодня завтракал около Люксембургского сада с Сергеем и его мужем. Муж, должен признаться, очень симпатичный, quiet, совершенно не тип педераста, с привлекательным лицом и манерой. Я все же чувствовал себя несколько неловко, особенно когда на минуту подошел какой-то их знакомый, красногубый и кудрявый…»
[37]
Циммер приводит и еще одно свидетельство о двух братьях – авторства Элизабет Люси Леон Ноэль, журналистки, писательницы и переводчицы, жены парижского секретаря Джеймса Джойса. Вот что писала Леон Ноэль в 1970 году: «Ни одна пара братьев не могла бы быть менее похожа друг на друга, чем Володя и его брат Серж. Однако в то время (время обучения в Англии) они появлялись вдвоем. Володя был молодым “человеком мира”, красивым, романтичным на вид, слегка снобом и привлекательным для геев (Владимир! Не Сергей! – Г. А.). Серж был денди, эстетом и балетоманом. Манера речи Володи была веселой и забавной, и даже когда он был серьезен, в его голосе звучало подобие смеха, немного злорадства. ‹…› Серж был высоким и очень худым. Его волосы были очень светлыми и обычно падали на левый глаз. Он страдал от серьезного нарушения речи, ужасного заикания. Попытки помочь только сбивали его с толку, так что приходилось ждать, пока он не сможет сказать то, что у него было на уме, и это обычно стоило услышать. Он был, среди прочего, знатоком поэзии, театра и особенно балета и видным участником дискуссий в салонах или собраниях. Обычно он посещал все дягилевские премьеры в ниспадающем черном театральном плаще и с тростью с набалдашником».
К 1939 году, когда началась война, старшие сыновья Владимира Дмитриевича жили в Париже и даже иногда виделись. Былые противоречия как-то сгладились, каждый жил своей жизнью, делить давно было нечего. 19 мая 1940 года Набоков с женой и сыном покинули Францию на одном из последних кораблей, которому был официально разрешен выход. Попрощаться братьям не довелось – Сергей какое-то время отсутствовал в городе и узнал об отъезде брата постфактум. «С Парижем у меня связаны самые унылые воспоминания, облегчение, с которым я его оставил, было ошеломляющим, и все же с сожалением думаю о брате, изливающем свое заикающееся изумление равнодушной консьержке», – писал Владимир Набоков в книге воспоминаний «Память, говори».
5 июня 1940 года немецкие войска вторглись во Францию, 14 июня вошли в Париж, 10 июля был установлен коллаборационистский режим Виши. Сергей Набоков и Герман Тиме сумели уехать в австрийский Матрай, в Тироль, где в большом замке жила овдовевшая мать Германа, Эльзе фон Тиме. Вероятно, в деревне кто-то что-то заподозрил, написал донос, и 26 июля 1941 года Сергей и Герман были арестованы местным отделением гестапо. По законам Австрии, гомосексуальная связь каралась тюрьмой сроком от одного до пяти лет (это положение было отменено только в 1971 –!!! – году), и число приговоров по этой статье за первые годы правления национал-социалистов возросло в девять раз.
Приговор оказался, с одной стороны, мягким, с другой – фатальным. Тиме отправили в Немецкие Африканские войска (Deutsches Afrikakorps) – это аналог штрафбата. Судьба к нему оказалась благосклоннее, чем к Набокову: Тиме вернулся оттуда и дожил до преклонных лет, умерев в 1972 году в том же замке, откуда их с Сергеем забрало гестапо. У самого же Набокова ситуация была сложнее: он как лицо без гражданства не мог быть отправлен на войну, поэтому его приговорили к небольшому сроку тюрьмы, который он отбывал (по факту отсидев четыре месяца) в Клагенфурте. После освобождения Сергей Набоков отправился в Баварию, а затем в Берлин (об этих его передвижениях мы знаем благодаря архивам немецкой Криминальной полиции, KriPo).
Сергей уехал в Берлин от отчаяния. В Австрии у него никого не было. В Париж он, конечно, хотел сильнее, но добраться до Франции через границы не смог бы при всем желании, и рисковать не имело смысла. Возвращаться в замок к матери Германа Тиме он не собирался (мы не знаем, как Эльзе относилась к Сергею, но ехать туда, где на него написали донос, он явно не стремился). По сути, Сергей был в ловушке. Единственный человек, с которым у него оставались хоть какие-то отношения в Германии, – кузина София Набокова (1899–1982), в замужестве Фазольт, которую домашние называли просто Оней (сокращенное от Соня; она была племянницей Владимира Дмитриевича, дочерью его брата Дмитрия). Говорят, она приложила руку, использовав свои знакомства, и к скорейшему освобождению Сергея.
