Есть в этом даже что-то загадочное. При высокой детской смертности ни один из девятерых потомков Дмитрия и Марии не умер ни во младенчестве, ни в детстве, ни в отрочестве. Это не уникальный случай, но очень и очень редкий. (Для сравнения: у Елены Рукавишниковой, будущей матери писателя Владимира Набокова, было семеро братьев и сестер, из них подростковую пору пережили лишь трое – она сама и брат Василий; был еще брат Владимир, но он умер в 16 лет, да и Василий прожил всего 42 года.) Двое из детей министра Набокова, Нина и Дмитрий, скончались на девятом десятке лет. Еще четверо (Наталия, Вера, Сергей, Надежда) – на восьмом. Елизавета прожила 65 лет, умерев во время Второй мировой войны – вероятно, в мирное время она бы прожила больше. Константин умер в 55, но на его жизнь наложила отпечаток фатальная страсть – он был равнодушен к женщинам, а к мужчинам наоборот и постоянно терзался от одиночества.
А меньше всех прожил Владимир – 51 год…
Он родился в 1870 году в Царском Селе. Оба факта установлены определенно – разночтений по ним нет. Точнее, разночтения были, но много раньше. В частности, в 1949 году его дети, Владимир-младший и Елена-младшая, обсуждали в переписке, в каком же году родился отец. «По одним энциклопедиям наш отец родился в 1869 году, по другим в 1870. На кресте выставлена последняя цифра, но могла быть ошибка (мне, например, вспоминается, что ему исполнилось как будто 52 года – это в марте 1922, – значит, он родился в 1869 как будто)», – писал В. В. Набоков. Елена Владимировна подтвердила, что во всех изданиях стоит 1869 год, однако их мама указывала на 1870-й. К этому добавлялась известная им шестилетняя разница в возрасте родителей – а в годе рождения Елены Ивановны (1876-й) они не сомневались.
С точной датой рождения чуть сложнее. Дитер Циммер, знаменитый немецкий набоковед, указывает дату 15 июля. Владимир Набоков в «Других берегах» пишет про 21 июля как про день рождения отца. Все это создает сложность, поскольку 15 июля по юлианскому календарю никак не может быть 21-м по григорианскому, но от какой-то версии приходится отталкиваться, поэтому примем за основную 15 июля.
Итак, когда Владимир родился, его отца еще не назначили министром, но он уже давно был государственным мужем со своими особенностями характера и привычками. На тот момент Дмитрию Николаевичу исполнилось 44 года, а Марии Фердинандовне – 28. Однако, вопреки всему – разнице в возрасте между родителями, их своеобразным взаимоотношениям, вечной занятости отца и постоянной озабоченности нарядами и приемами матери, – детство Владимира и его братьев и сестер было наполнено солнцем и радостью. Пусть друг друга Дмитрий и Мария не любили, но на собственных детях, кажется, это отражалось минимально. Недлинное северное лето братья и сестры проводили в Батово, в поместье баронессы фон Корф, а нескончаемую осенне-зимнюю пору – в особняке на углу Большой Итальянской (ныне Итальянской) и Малой Садовой улиц. Владимир Набоков – старший в 1922 году в статье называл тот дом «генерал-прокурорским»
[6], однако тут можно заподозрить ошибку, потому что генерал-прокурорский дом – это Шуваловский дворец, а он находится хотя и очень близко к углу двух улиц (метров 400), но это были разные здания. В Шуваловском дворце Набоковы не жили, поэтому, скорее всего, писателя немного подвела память.
Конец жизни Дмитрия Николаевича оказался печален: его рассудок помутился. До того как окончательно уйти в дебри безумия, но понимая, что такой исход не исключен, Набоков думал, что ему следует жить на Французской Ривьере, в то время как врачи полагали, что для него благоприятен северный климат. Однажды Дмитрий Набоков сбежал из-под надзора врачей и долго бродил по неизвестным ему дорогам, пока его не отыскали и вернули домой.
Ухаживала за ним Елена, его сноха, жена героя нашей книги – с ее присутствием старик Набоков еще как-то мирился, прочие вызывали в нем приступы гнева (и то даже при хрупкой Елене бывший министр позволял себе площадную ругань). Нанятого француза, который катал его по Английской набережной в Ницце, Набоков принимал за бывшего коллегу Михаила Лорис-Меликова, генерала, умершего именно в Ницце, но еще в 1888 году. «Смутно вижу себя подбегающим к его креслу, чтоб показать ему красивый камушек – который он медленно осматривает и медленно кладет себе в рот», – писал Владимир Набоков о своем детстве.
Во время одного из припадков забытья Дмитрия Набокова перевезли в Россию. Елена сделала все, чтобы его спальня выглядела похожей на комнату в Ницце, где он пребывал в последнее время, – похожие цветы, мебель, драпировка. Умер он 15 марта 1904 года с ощущением, что все еще находится на Ривьере, и не слыша шума русских деревьев за окнами.
Глава вторая
Появление Елены
Поначалу Владимир обучался на дому – так было в Батово, так продолжалось в Санкт-Петербурге, куда семья переехала на постоянное жительство после назначения Дмитрия Николаевича министром юстиции в 1878 году.
Своих старших сыновей – Дмитрия и Сергея – отец определил в то же Училище правоведения, которое окончил и сам. А вот Владимира, которого неспроста считали самым талантливым, решили готовить к университету. Что требовалось для университета? В первую очередь древнегреческий и латынь. Мальчика Володю – впрочем, он уже начинал превращаться в юношу, потому что домашнее обучение продолжалось до его 13 лет – определили в гимназию. Кстати, одним из его домашних учителей был отец Константин Ветвеницкий, преподававший ему Закон Божий и много лет спустя крестивший нескольких детей своего ученика, в том числе Владимира, будущего писателя.
Набокова отдали в лучшую (и одну из старейших) городскую гимназию – третью, тогда она называлась «Санкт-Петербургская мужская классическая». Гимназия существует по сей день – в статусе школы и под номером 181 она стоит в Соляном переулке, между Летним садом и Литейным. Принимали туда не только «знатных» детей, а вообще всех, кто заслуживал. Среди выпускников – критик-революционер Писарев, филолог Помяловский, граф Мусин-Пушкин, министр Иван Толстой, пушкинист Слонимский, хирург Оппель, Петр Струве, Дмитрий Мережковский и многие другие известные ученые и государственные деятели.
Однако же особо теплых чувств к гимназии Владимир Дмитриевич не питал. В 1922 году, незадолго до смерти, он написал статью «Петербургская гимназия сорок лет назад», в которой не только описал свои личные впечатления, но и нарисовал картину своего ученичества – думается, она была довольно близкой к действительности. Набоков говорил, что гимназия лично ему «кажется, никакого вреда не сделала» – отметим это прекрасное «кажется», да и в целом это очень характерное признание. Он рассказывал, что не сохранил дурных чувств к учителям (большинство которых относились к ученикам справедливо вне зависимости от сословий), но понимал, что у многих из его товарищей по гимназии воспоминания гораздо тяжелее. «И все же: какая безотрадная картина встает у меня перед глазами, когда я памятью переношусь к этим отдаленным временам», – восклицал Набоков. Отсутствие вреда от гимназии он объяснял тем, что всегда ухитрялся находить иные способы удовлетворить свою страсть к образованию (в основном чтением).
