Но самое интересное – тексты. Набоков, за одним небольшим исключением, не посвятил ни одного текста напрямую еврейскому вопросу, но на протяжении всей его авторской жизни эта тема так или иначе возникала. Например, в рассказах «Адмиралтейская игла», «Жанровая сцена, 1945 год» (другой вариант перевода – «Образчик разговора, 1945»), в романах «Защита Лужина», «Дар», «Пнин», «Лолита». О трех последних скажем чуть подробнее.
В «Даре» главная «еврейская» линия – сам образ Зины Мерц, язвительной и остроумной, начитанной и умной еврейки по отцу. «Технические» параллели с Верой Набоковой более чем очевидны, хотя у Веры оба родителя были евреями. По выражению профессора из Бостона Максима Д. Шраера, в «Даре», помимо прочего, рассматривается проблематика «любви и брака между евреями и неевреями».
В «Пнине» Набоков наделяет заглавного героя, американского профессора Тимофея Пнина, бывшей невестой Мирой Белочкиной, погибшей в Бухенвальде. Они были вместе, но Гражданская война разлучила Пнина и Белочкину. Воспоминания о ней – едва ли не самый важный, хотя с точки зрения объема и скромный, фрагмент текста. Мы его полностью процитировали в главе о Сергее Набокове.
В «Лолите» Набоков обнаруживает и выводит на поверхность признаки (зачатки или остатки) антисемитизма в повседневной жизни США. Они еле заметны, но у настоящего писателя не бывает случайных нюансов. Цитата, в которой речь о Шарлотте, маме Лолиты: «Разглядывая ногти, она спросила еще, нет ли у меня в роду некоей посторонней примеси» (без малейших сомнений, имея в виду еврейство). А уже когда Гумберт вовсю колесил с Лолитой по нескончаемым мотелям, в одном из них, в «Зачарованных охотниках», фамилию Гумберта вначале неправильно прочли как «Гумберг», после чего ему отказали в жилье (и ему, чтобы все-таки получить комнату, пришлось доказывать, что его на самом деле зовут «не Гумберг, и не Гамбургер»). Да, сочувствия к Гумберту этим не вызовешь, но дело как раз в том, что Набоков говорит не о Гумберте, а еще раз указывает на одну из огромных проблем послевоенных США.
Чуть выше было сказано об одном исключении. Речь идет о рассказе «Образчик разговора, 1945». Он известен не так широко, как большинство других текстов, и в нем Набоков прямым текстом, используя форму, собственно, разговора, пишет об отношении американцев (не немцев!) к евреям. Не пересказывая подробно сюжет, ограничимся констатацией: все участники разговора, за исключением рассказчика, согласны с высказыванием, вложенным в уста безымянной «коренастой дамы» (здесь «они» – это немцы): «Любой разумный человек согласится с вами, что они неповинны в так называемых зверствах, большая часть которых была, возможно, выдумана евреями». От прочтенного разговора волосы встают дыбом, но еще больше ужасает мысль, что Набоков, без сомнения, писал его с натуры. Что же до рассказчика, то он покидает милое собрание со словами: «Вы либо убийцы, либо идиоты, или и то и другое, а этот тип – грязный немецкий агент».
Дмитрий Набоков, сын писателя, говорил: «Я родился в семье, совершенно лишенной расовых или религиозных предрассудков. Это было по отцовской линии продолжением либеральной аристократической традиции его собственного отца, который постоянно осуждал несправедливость в отношении слабых и бедных. У него, как и у его сына, не было ни грамма еврейской крови (см. уточнение несколькими абзацами выше. – Г. А.), но он был яростным противником антисемитизма в целом и погромов в частности»
[81].
В завершение этой части автор книги, руководствуясь журналистским принципом двух источников, без малейшего удовольствия вынужден коротко представить еще одну точку зрения. Московский литературовед Николай Мельников неоднократно в различных СМИ и изданиях высказывал мысль, что неприятие антисемитизма у В. В. Набокова носило случайный характер, а темы, связанные с еврейством и антисемитизмом, для писателя «нерелевантны». Набоковедам памятна полемика между Мельниковым и уже упоминавшимся Шраером (на книгу которого московский критик однажды и отреагировал), переросшая в крупный и неприятный скандал с личными оскорблениями, в чем особенно преуспел Мельников. Ярость, с которой последний отстаивал свои позиции, объяснима с большим трудом, а кто прав, рассудит история (или же каждый рассудит для себя).
О сфере прекрасного говорить приятнее и можно быть гораздо объективнее. Библиотека В. Д. Набокова, которую он собирал на протяжении долгих лет, как мы уже вспоминали, оказала на его старшего сына (и на всех остальных детей) колоссальное влияние, каждый находил в ней что-то свое и для себя. Владимир Дмитриевич был большим любителем и знатоком литературы, что подтверждают даже не очень лестно о нем отзывавшиеся современники (в том числе молодой Корней Чуковский). К Набокову можно было обратиться с любым вопросом, касающимся литературной классики, и он отвечал почти всегда. Набоков также состоял секретарем при Литературном фонде (Обществе для пособия нуждающимся литераторам и ученым, существовал с 1859 по 1917 год), но эта должность скорее говорила о нем как об общественном деятеле: фонд занимался поддержкой писателей, а не собственно литературными делами. Кроме того, с 1912 по 1914 год В. Д. Набоков входил в комиссию для разработки закона о печати при Всероссийском литературном обществе.
В. В. Набоков многократно указывал в мемуарах и интервью на блестящие отцовские познания в поэзии, а его любимыми поэтами называл Пушкина, Тютчева, Фета. Ну а как англофил В. Д. Набоков особенно ценил Диккенса. В его библиотеке были собраны десятки книг за авторством английского классика (больше, чем чьи бы то ни было еще) – Владимир Дмитриевич, по утверждению его сына, прочитал «каждое слово, написанное Диккенсом», а в 1912 году даже написал статью к его столетию, которая затем вошла в многотомную «Историю западной литературы». Тот же Шапиро упоминает соревнование между Чуковским и Набоковым по перечислению героев Диккенса. При этом всего персонажей около 300, а Чуковский «был измотан уже после первой сотни». Впрочем, о статье Набокова на юбилей Диккенса Чуковский отозвался крайне нелестно, но верить Чуковскому можно с большими оговорками. Например, критик Петр Боборыкин придерживался обратной точки зрения, считая аналитические способности В. Д. Набокова достойными внимания. К слову, Набоков не обожал Диккенса до беспамятства, он видел в его прозе и недостатки, в первую очередь отмечая искусственность многих сюжетных линий.
Интерес и любовь В. В. Набокова к литературе сформировались под влиянием отца. Но если сходство в их взглядах отмечать интересно, то расхождения – еще интереснее. Оба ценили Толстого, Шекспира (шекспировский след вообще прослеживается в творчестве В. В. Набокова на протяжении всей его жизни), Флобера, Уэллса, По, Майн Рида, Твена, Блока, Чехова, уже упомянутых Пушкина, Тютчева (при этом англичан и французов и отец, и сын читали в оригинале!). О ком-то из упомянутых авторов скажем несколько слов чуть ниже.
Пересечений было много, но расхождений – чуть ли не больше. К примеру, Набоков-старший высоко ценил Стендаля, Бальзака и Золя, в то время как Набоков-младший считал их «отвратительными посредственностями».
