В целом же театр для В. В. Набокова «всегда значил меньше, чем литература или живопись»
[87], замечал биограф писателя Брайан Бойд, и в итоге Набоков как автор полностью отошел от театра. Ясного ответа на вопрос «Почему?» нет. Кроме очевидных версий – просто перестало нравиться, не было хороших идей, не хватало времени, больше не устраивали возможности драматургии – есть и еще одна. Пьесы пишутся для постановки, а не для чтения, и Набоков крайне не любил ставить свой текст в зависимость от других людей. Роман, рассказ все равно выйдет в согласованной с ним редакции: даже если с опечатками, в глупой обложке или с опозданием на год. А вот что произойдет с пьесой, как ее перекрутит режиссер, никому не известно. Это Набокова не устраивало. (Здесь можно возразить, что против кинопостановок – по крайней мере, «Лолиты» – В. В. Набоков ничего не имел, но и режиссером там выступал Стэнли Кубрик, и финансовый интерес у Набокова был явно сильнее, чем при театральных постановках.)
Огромное влияние на своего старшего сына Владимир Дмитриевич оказал и в таком его знаменитом увлечении, по сути, ставшем профессией, как лепидоптерология, наука о бабочках, или же, как сам В. В. Набоков предпочитал их называть, чешуекрылых. ВДН в свою очередь унаследовал эту страсть еще в подростковом возрасте, в 13 лет, от одного из своих учителей, немца, оставшегося безымянным. Имя учителя не сохранилось, а вот дата нам известна, и Гавриэль Шапиро ее называет: 17 августа 1883 года Набокову впервые сопутствовала удача в ловле бабочек. Его сын подробно описал зарождающуюся страсть отца к чешуекрылым в романе «Дар», а сам Владимир-младший поймал первую бабочку в более юном возрасте, нежели отец, – в свои семь, и в этом увлечении его поддерживал не только Владимир Дмитриевич, но и Елена Ивановна, мама, также много знавшая о грациозных насекомых (прочие Набоковы и Рукавишниковы относились к увлечению двух Владимиров крайне пренебрежительно). Бабочки то и дело вспархивают со страниц набоковских книг, но эта тема рассмотрена давно и сверхподробным образом, так что долго на этом останавливаться мы не станем.
Особая тема – Набоковы и спорт, в который мы включим и шахматы. А еще футбол, теннис, бокс, велосипед, даже крокет: увлечения семейства были действительно разнообразны. И влияние отца на Володю было и здесь огромным, едва ли не решающим.
Они часто играли в шахматы – и в спокойные времена в Петербурге, и в Крыму, и в эмиграции, когда Владимир-младший приезжал на каникулы к родителям в Берлин. Владимир Дмитриевич вряд ли составлял шахматные задачи, но с большой охотой их разгадывал, что не могло пройти мимо его старшего сына. Показательно, что даже на грузовом корабле «Надежда», увозившем Набоковых навсегда из России, отец и старший сын играли в шахматы (по крайней мере, В. В. Набоков об этом писал в «Других берегах»). «У одного из коней не хватало головы, покерная фишка заменяла недостающую ладью», – вспоминал Набоков-младший. В Берлине, уже после гибели отца, он продолжал играть в шахматы – на постоянной основе с тестем Евсеем Слонимом и другими друзьями, а по случаю и с титанами, когда сеансы одновременной игры проводили ныне неизвестный широким массам, но, безусловно, выдающийся мастер Арон Нимцович (Набоков ему проиграл, но держался, по собственным словам, долго; а еще с ним играли и водили знакомство Луис ван Флит, которого однажды упомянул Владимир Дмитриевич в своем письме), и значительно более известный Александр Алехин.
Конечно, когда слова «шахматы» и «Набоков» стоят рядом, мы тут же думаем о потрясающем романе «Защита Лужина» (хотя были и другие тексты, прозаические и стихотворные, так или иначе касающиеся этой темы). Роман 1929 года в первую очередь не о шахматах, а о глубинах сознания и подсознания, о безумии, в которое погружается человек, неспособный отличить явь от воображаемого мира, – и для иллюстрации этой идеи Набоков выбрал не что иное, как шахматы.
Тут мы подходим к очень интересному вопросу: да, Набоков любил шахматы, да, практиковал до определенного периода, да, писал о них, а вот как он их понимал? Недавно в «Новой юности» (№ 4/2017) вышла важная с этой точки зрения, к тому же поразительно интересная статья Ивана Волкова «“Защита Лужина” глазами шахматиста». Не пересказывая аргументацию (убедительную) Волкова, процитируем его главный вывод: «Владимир Набоков плохо разбирался в шахматах. Его сведения о современном ему шахматном мире и состоянии шахматного искусства – очень приблизительные и неточные. Он нигде не называет ни одного реального шахматиста, а единственная партия, которую он упоминает в своем творчестве, была сыграна в 1851 году. Набоков не владел шахматной терминологией, не знал современной шахматной литературы (недаром Лужин ничего не писал) и плохо представлял себе “живого шахматиста”». Подозревать Волкова в пристрастности не будем: он не подвергает сомнению талант Набокова, а исходит из конкретных фактов, которые он взял из текстов писателя.
С прочим же спортом все еще проще. В. Д. Набоков рос в то время, когда проживающие в Санкт-Петербурге подданные Великобритании в массовом порядке основывали общества любителей различных видов физической активности, что героем нашей книги как настоящим англофилом не могло быть оставлено без внимания. В его детстве ни о каком футболе или теннисе (тогда он назывался лаун-теннис) речи идти не могло, однако потом, когда он уже сам был преподавателем, некоторые спортивные дисциплины были им покорены – в частности, бокс, гимнастика и фехтование. В. Д. Набоков считал, что спорт укрепляет и дополняет интеллектуальные занятия, и вместе с женой всячески приучал к нему своих детей. Да и предложение Елене в 1897 году он сделал во время велосипедной прогулки (а говорят, они и познакомились, когда случайно встретились во время похожего проведения досуга) – вот и совершенно практическая польза от физических упражнений!
Как мы можем заключить из некоторых воспоминаний, с практикой других видов спорта, помимо шахмат, у его сына все было получше: он и в футбол играл в Тенишевском училище в Санкт-Петербурге, а потом в команде кембриджского Тринити-колледжа и в Берлине до 1932 года (везде на позиции вратаря – самой эгоистичной, самой ответственной и самой одинокой во всем футболе, идеально подходящей как в целом любому писателю, так и самому Набокову), и участвовал в боксерских соревнованиях в том же Кембридже. Позднее он даже несколько раз дрался, демонстрируя приемы английского бокса, в том числе защищая честь своей жены, к которой однажды пристал с неприличными предложениями какой-то тип в баре на берегу Балтийского моря. Ну а главное – В. В. Набоков в Берлине зарабатывал как преподаватель спортивных дисциплин: бокса и тенниса. С пониманием бокса, рискну предположить, у Набокова все было немного лучше, по крайней мере драка на кулаках между Мартыном Эдельвейсом и Дарвином из романтического романа «Подвиг», очевидно, написана человеком, который смотрел поединки и был в курсе дела. Хотя с описанием бокса, к примеру, у Джека Лондона набоковские пассажи не сравнить.
Теннис В. В. Набоков знал еще лучше: оба, отец и сын, играли в теннис еще в благополучные времена, в Выре, где были оборудованы даже теннисные корты (смотрители музея в Рождествено рассказывают, что для их строительства были не только приглашены рабочие из Пруссии, но и даже дерн оттуда привозили, да и вообще, даже у императора корта не было, а у Набоковых их было целых два). На фотографиях тех лет нет-нет да и промелькнет теннисная ракетка у кого-то в руках, а ВДН, по рассказам сына в «Других берегах», обладал «сильной прямой подачей в классическом стиле английских игроков того времени». Позднее, на первом этапе эмиграции, в Лондоне, оба Владимира следили за матчами Уимблдона в 1919-м или 1920 году, о чем вспоминал Набоков-писатель, на сей раз указывая предельно конкретные подробности матчей тех лет. Переехав в США, Набоков не забросил теннис, но в силу физических особенностей – он изрядно располнел – не стремился к победе над соперником, а просто наслаждался игрой.
