В зале мгновенно поднялась паника. Публика вскочила с мест. Люди, давя друг друга, бросились к выходу. Милюков собрал полный зал, поэтому можно только представить, что это было за зрелище – огромная толпа (в газетах писали почти о тысяче двухстах зрителей), пытающаяся в панике в одну секунду в полном составе пролезть через игольное ушко небольших дверей.
В тот момент, когда раздался первый выстрел, Набоков вскочил со своего места и двинулся не в сторону выхода, куда направилась вся масса публики, а в обратную сторону, в проход, в котором стоял убийца, стремясь отвести угрозу от Милюкова. Тем временем стрелявший продвигался вперед, к упавшему Милюкову. Расстреляв все патроны, преступник бросил револьвер, видя Милюкова на полу и полагая, что он убит. Однако через несколько мгновений между убийцей и Милюковым оказался Набоков и, когда убийца с ним поравнялся, схватил его за руку. Завязалась борьба, оба оказались на полу.
В этот момент на эстраду вскочил второй преступник, который также выхватил револьвер и открыл огонь в том же направлении, что и первый. Как следовало из материалов суда, три пули попали в Набокова, одна – в спину, которая и стала смертельной; задев левое легкое, пуля прошла через правый сердечный клапан. Другими выстрелами были ранены двое других присутствующих. Первый нападавший, который боролся с Набоковым на полу, вскочил на ноги, выхватил второй револьвер и сделал один выстрел, которым ранил еще одного гостя вечера, но тут же был схвачен журналистами, сидевшими за столиком печати и бросившимися в проход с другой стороны. Второй преступник, оставшийся на эстраде, крикнув несколько слов о том, что отомстили за убийство русского государя, успел сбежать в зал и смешаться с толпой. Первого нападавшего звали Петр Шабельский-Борк, второго – Сергей Таборицкий (забавный факт: в одном номере газеты «Руль» его фамилия встречалась в четырех различных написаниях, кроме правильного, еще были Таборийский, Табарисский и Тарисский). О них самих, об их мотивах и о том, как сложились их жизни в дальнейшем, подробно расскажем чуть позже.
Набоков был перенесен в лекторскую комнату. В первый момент окружающим показалось, что он даже не ранен, а только потерял сознание, но через несколько минут в комнату явился немецкий врач, который, осмотрев Набокова, констатировал смерть из-за ранения в сердце. Пуля попала в спину и прошла навылет. По заключению врача, смерть последовала моментально.
В это время Таборицкий, на которого поначалу никто внимания не обращал, направился в гардероб, забрал свою одежду и пошел к выходу. И только когда какая-то женщина (как следовало из судебных протоколов, ею оказалась некая госпожа Р. Аронштам) крикнула: «Вот второй убийца!», – Таборицкий был задержан толпой. Срочно прибывшим полицейским и агентам в штатском стоило определенных усилий удержать толпу, желавшую линчевать заговорщиков, которые к тому же позволяли себе антисемитские высказывания.
Автору этой книги благодаря документам, найденным в земельном архиве Берлина, удалось установить, что как минимум в день убийства (28 марта) полиция получила уведомление о том, что на лекции Милюкова ожидаются «некоторые нарушения порядка из-за русских кругов правого толка» – именно такое сообщение хранится в архиве (все эти документы, а также некоторые другие из того же архива публикуются в этой книге впервые). На том же листе цитируется еще одно донесение, датированное 22 марта. В нем содержится указание направить на «собрание» русскоязычного сотрудника, который бы его «проконтролировал», а два других сотрудника (вероятно, в штатском) должны были просто принимать участие в мероприятии и в случае нарушения порядка вызвать полицейское подкрепление, что, в свою очередь, с полицией было оговорено заранее. Сложно однозначно понять, о каком именно мероприятии говорится в сообщении от 22 марта – возможно, об упомянутом выше собрании монархистов. Но указание на лекцию Милюкова было предельно однозначное: дата собрания и фамилия выступающего просто-напросто называются впрямую. Увы, если на лекции Милюкова кто-то из полиции и присутствовал (что маловероятно), это ничем не помогло. Но вероятнее, что никого и не было: немцам весьма свойственна подобная беспечность и надежда на лучшее.
(Кстати, из объявления от 26 марта в «Руле» следует, что Милюков изначально собирался прочесть две лекции – 28 и 30 марта, но о второй после убийства Набокова речь не заходила.)
Глава шестнадцатая
Шабельский-Борк и Таборицкий
Набоков издавал «Руль», и поэтому несколько дней подряд его смерть была единственной темой газеты. Публиковали все, включая телеграммы соболезнования. И при этом в цитируемых «Рулем» соболезнованиях коллегам и семье (к слову, в печати семья вообще отошла в сторону, жена и дети упоминались вскользь, а русскоязычная газета «Накануне» 30 марта и вовсе написала, что у ВДН осталось не пятеро детей, а трое) постоянно фигурировала мысль, что в здании берлинской филармонии свершилось «подлое убийство».
«С ужасом и глубокой жалостью узнал об отвратительном убийстве несчастного Владимира Дмитриевича… Уж, кажется, ко всему мы привыкли в тяжкие наши времена, но, очевидно, нет предела мерзости человеческой: сумели изумить мир злодейством!..» – написал драматург Александр Амфитеатров, живший в ту пору в Праге.
«Предательская пуля выбила В. Д. из рядов борцов за освобождение России», – слова Романа Ильича Штейна, адвоката, члена редакции «Руля».
«Правление русского студенческого союза в Германии глубоко потрясено кошмарным и подлым убийством уважаемого В. Д. Русское общество потеряло лучшего деятеля, русское студенчество – лучшего друга»
[90], – без конкретной подписи.
И так далее.
Все это представляется совершенно неверным. Подлого (возмутительного, позорного) убийства не было. Да и вообще на убийство в общественно-политическом смысле произошедшее не тянет. Назвать его можно по-разному.
Попытка убийства.
Несчастный случай.
Трагедия.
Теракт.
Точнее всего произошедшее описывает дореволюционный термин aberratio ictus – покушение на лицо, на которое направлялось действие, и случайное или неосторожное лишение жизни лица, которое в действительности стало жертвой преступления (сейчас этому более-менее соответствует понятие «эксцесс исполнителя»). Без сомнений, юрист Набоков квалифицировал бы этот случай именно так, да и даже на страницах «Руля» тех дней понятие aberratio ictus однажды возникло. Но очень коротко и фактически на полях.
В принципе, слово «убийство» применимо, ибо человек был убит. Но «подлым» убийство точно не было, точнее, оно было не более подлым и ужасным, чем все прочие, совершаемые ежедневно по любым поводам. А то даже и менее. Почему? Да потому, что убить хотели не Набокова. Хотя убили именно его. Пафос телеграмм и статей в «Руле» был не то чтобы ложным – нет, душой никто не кривил. Но тональность публичных высказываний была направлена явно не туда. Ужасаться следовало бы нелепости и случайности смерти мужчины в расцвете лет – общественного деятеля, важной фигуры в эмигрантском мире, в конце концов, главы семейства с пятью детьми, из которых двоим не было 18… Но почти из всех газетных материалов следовало, что стреляли как будто целенаправленно в Набокова. А этого не было. Даже более: преступники явно не испытывали восторга из-за того, что убили совершенно не того, кого намеревались («Что пуля поразила Набокова, он искренно сожалеет» – слова репортера о Шабельском-Борке, который в целом вел себя нагло и очень враждебно в отношении Милюкова), а сесть в тюрьму им все равно пришлось. И резонанс оказался явно не таким, на какой рассчитывали.
