Деревенские, как и говорила Марьяна, привыкли ко мне быстро. Особенно после нескольких серьезных болезней, с которыми я сумела совладать, и вылеченного от страстных объятий с не успевшей уснуть на зиму мавкой охотника. Только прихвостни Анжея во главе с самим чернявым, Брегота, так и не привыкший к моим белым волосам, и Василий, при каждой встрече показно плюющийся и грозящий мне всеми карами небесными и земными, несколько портили мое пребывание в Приречье. С особо языкатыми селянами по-свойски потолковали Бур и Артемий, и те теперь предпочитали при моем приближении замолкать или переходить на другую сторону улицы. Я в ответ зубасто улыбалась и напоминала, что, если им понадобится лечение… разного рода… мои двери всегда открыты.
Совий продолжал носить вкусные гостинцы, но наотрез отказывался признаваться, кто же так замечательно готовит. Я уж, грешным делом, начала подумывать, не сам ли он кашеварит, да стесняется об этом говорить. Впрочем, Лис такого слова, как стеснение, кажется, и вовсе не знал. А я привыкла к его острому языку, равно как и к необычным глазам и рыжей шевелюре. Переругивались мы постоянно, но незло. День, прошедший без пары склок с Лисом, казался каким-то неполным. Он так и не извинился за то, что сказал в день нашего знакомства, но в помощи никогда не отказывал, и для меня его дела были куда звучнее, чем любые слова.
Василий и Марьяна окончательно выздоровели. Печник все-таки устроил скандал сыну, но спустя два дня нашел его и буркнул только одно слово: «Возвращайся». Конечно же, он не зашел меня поблагодарить, и уж тем более, не попросил мазь для смягчения рубца, потому щеголял красным толстым жгутом шрама на левой стороне шеи. Но, как я и говорила, красота – это уже не моя забота. Главное, что ворчливый жилистый старик еще потопчет эту землю.
Анжей, получив от ворот поворот, задался целью устроить мне самую паршивую жизнь из возможных. Не будь я под защитой головы и кузнеца, ему бы это удалось, но, к счастью, я все же была не одна. Совсем не то, что десять лет назад, когда погибла мама.
Я привела в порядок дом. Собрала семена с огорода, вычистила его от мусора и подготовила к зимовке. Бур сковал мне мелкий хозяйственный инвентарь, Артемий обеспечил посудой, подушкой с одеялом и даже подарил узорчатый коврик – дорожку. Вылеченные приреченцы тоже время от времени забегали, и постепенно моя «ведьмина нора» наполнилась уютом и разными милыми сердцу мелочами.
Самой неожиданной из них оказался толстый белый котенок, которого притащили ребятишки в первый день груденя. Какм-то образом малыш провалился в реку и утонул бы, но мальчишки увидели его и успели вытащить. Мокрый котенок на руках у спасителя мелко дрожал и пытался закопаться поглубже в шапку, в которой его принесли. Я осторожно взяла зверька за шкирку и посадила на лавку, к печке. Почувствовав тепло, тот, наконец, расслабился и открыл ярко-зеленые глаза. Надо же, масть один в один как моя.
- Я его, конечно, осмотрю. А дальше что мне с ним делать? Кто из вас его заберет? – посмотрела я на ребят, стреляющих глазами по сторонам и перепихивающихся локтями.
Они переглянулись растерянно. Мальчик, принесший котенка, пожал плечами:
- У нас своих котов полный двор. У остальных тоже, собаки у многих. А чего бы вам себе его не оставить, тетя ведьма?
Проигнорировав «тетю ведьму», я задумалась. Не то чтобы я не любила животных, но мышей у меня не было, зато уже был Пирожок. Еще кота сюда добавлять? А ну как мне все же придется уходить, куда я его дену? С собой в котомке понесу, как запасной провиант?
Размышляя, я услышала громкое мурчание, напоминающее треск поленьев в костре. Белый котенок свернулся клубочком на лавке, постепенно обсыхая и становясь похожим на пушистый шар одуванчика. Я присела рядом и почесала зверька за большим розовым ухом.
- Ладно, пусть живет. В конце концов, может, ему у меня не понравится, и он сам сбежит. Эй, парень, – окликнула я кошачьего спасителя. Его приятели уже высыпали во двор разноцветным горохом и нетерпеливо топтали тонкий снежок в ожидании, когда я выпущу их друга из цепких когтей. – Вот, возьми, – я сунула ему в руку мешочек летнего сбора с земляникой и зверобоем. – Скажешь матери, пусть три дня позаваривает, как обычный чай, и тебя попоит. И шапку больше не теряй. Зимние ветры коварны, не заметишь, как с горячкой сляжешь.
Мальчик кивнул. Помялся немного, и я вздернула бровь в ответ.
- Я это… Показалось мне…Вы, пани, не сочтите меня глупым, но кошкам на реке взяться неоткуда. А выловили мы его чуть не посередине, и было похоже, словно он из Чащи идет. Может, это навья тварь на самом деле? Хотя непохож…
Я с сомнением оглядела разомлевшего котенка. Меньше всего он напоминал порождение незримого мира. Особенно когда дрыгнул задней лапкой и открыл розовую пасть в широком зевке.
- Ладно уж, думаю, совладаю с этим страшным чудовищем. Беги. Тебя уже друзья заждались.
Я закрыла дверь за убежавшим мальчишкой и вернулась к котенку. Погладила мягкую шерстку, вплетая в прикосновение тихий напев. Зверек подставил под ласку худой бочок, и мои пальцы чуть кольнуло.
Что ж, это и правда не совсем кот. Но ничего опасного в нем нет. Так что пускай остается. В конце концов должен быть в доме ведьмы хоть один нечистик.
Так у меня появился Одуванчик.
Марьяна в самом деле повадилась забегать ко мне то поделиться новостями, то на кружку чая. Незаметно, слово за слово, мы сдружились. Возможно, ей, как и Анжею, хотелось иметь влияние на знахарку, а через нее и на всех жителей волости, но Марьяна ни разу, ни словом, ни делом, не попросила меня о чем-то подобном. Вот только в последнее время дочка головы вела себя странно. Она была сама не своя: улыбалась в пустоту, порой начинала тоненько хихикать, склоняя голову набок, как певчая птичка. Встречая мой удивленный взгляд, Марьяна смущалась и краснела, но на все расспросы только отшучивалась. Будь я обычной девушкой, уже затащила бы подругу на чай с плюшками, достала из шкафчика маленький кувшинчик медовой настоечки да разговорила как следует.
Но я этого делать не умела.
Вся моя женская дружба кончилась в детстве, когда мама увела меня из очередной волости, к которой я успела привыкнуть. Я уже не помнила лица девочки, которая смотрела нам вслед, стоя на границе выселка. Только вид ее маленькой белой руки, крепко держащей расписную материнскую юбку, врезался в память. По вышивке можно было с легкостью сказать, из какого рода и девочка, и ее мама. Наша же одежда молчала. На ней были вышиты только обереги – и ничего, что говорило бы о наших корнях.
Поэтому, когда Марьяна снова пришла ко мне почаевничать, я не стала ходить вокруг да около и спросила ее в лоб – мол, Марюшка, солнце ясное, что с тобой происходит такое? Твоя подруга рагана с трудом сдерживается, чтобы снова не проверить тебя на присутствие какой-нибудь твари из незримого мира.
Марьяна неожиданно побледнела и вскочила из-за стола, бросив недоеденный пирожок, чего раньше за ней вовсе не водилось. Пробормотала скомканное прощание, подхватила шубку и была такова. Ей в спину все же прилетел мой заговор, но против ожидания я ничего не нашла. Чувство тревоги не отпускало. Оно поселилось внутри маленькой занозой – вроде ничего серьезного, но не уснешь, пока не вытащишь – жалило и царапало меня день за днем. Я проверяла и перепроверяла Марьяну при каждой нашей встрече. Расспрашивала в лоб и пыталась окольными путями, но подруга только смеялась в ответ. Она не перестала приходить ко мне, но почти все время молчала или томно вздыхала, и я все больше убеждалась – дело нечисто. Мне бы проследить за ней хоть раз, но, как назло, лихорадки начали косить приреченцев не хуже изголодавшихся навьих тварей, и на какое-то время излишне мечтательный вид дочки головы перестал меня занимать.
