- Ну да, ну да, – я закивала так быстро, что шея заболела. – А вот сильный мужчина, привычный к тяжелым инструментам, легко справился бы с таким несложным делом, как починить стол. А там, глядишь, и новый сделать время найдется.
- Тьфу на тебя, зараза белобрысая, – ругнулся Бур незлобно, притянул меня к себе и взлохматил широкой ручищей волосы. Потом вздохнул и выпустил помятую меня на свободу. Посмотрел внимательно и снова вздохнул:
- Я когда тебя впервые увидел, хотел взашей вытолкать. Подумал: вот еще чего не хватало, нечисть в наше Приречье пускать. Если б не Марьяна, даже ворота бы не открыл. Но что-то словно под руку толкнуло, прошептав о девочке Артемия, и я подумал, что если тебя судьба занесла, как раз чтобы не дать ей сгореть? Так и вышло. Это потом уж я к тебе присмотрелся: как ты за конем ходишь, как с людьми говоришь, как в знахарстве растворяешься, ровно мед в чае – без остатка. А еще поглядел, как ты избу обустроила. Тепло там стало, ровно душу вдохнула. У бывшей-то знахарки было вечно темно и студено, а у тебя в любое время в окне свет горит, а как ни зайду – пахнет то печевом, то бельем стираным. Ты, Ясмена, более человек, чем многие из моих знакомых. Хоть и рагана.
Я слушала Бура так, словно он рассказывал сказку. Какую-то добрую детскую сказку, героиней которой, как бы ни хотела, я никогда не смогу стать. Но кузнец говорил как есть, и постепенно до меня доходило, что все происходящее – взаправду. И говорит он обо мне. Поверить в его слова хотелось до боли в сердце.
Мы остановились возле дорожки, ведущей к крыльцу, и Бур положил ладонь на мою макушку:
- Я не один так думаю, Ясмена. Все приреченцы будут хранить твой секрет. Мы тебя дейвасам не отдадим, даже не думай. Но они очень опасные люди. Возьми, - кузнец вложил в мою ладонь сверток и загнул мои пальцы вокруг него. – Чтобы ты не забывала, что больше не одна. А еще – спасибо тебе за Совия.
Я зашла в дом и выглянула в окно. Бур уже ушел, так и не объяснив своих последних слов. Небо хмурилось и роняло слезы холодного дождя. Тут и там зажигались окна, из печных труб шел густой белый дым. На улице не было ни души.
В комнате пахло свежим хлебом и травяным чаем. Одуванчик запрыгнул на лавку возле моей руки и принялся бодать лобастой головой ладонь, требуя ласки. Я запустила пальцы в его густую шерсть и присела на гладкие доски. Кот тут же забрался на колени и растянулся во всю немаленькую длину, щуря зеленые глаза. Интересно, чем сейчас занят второй зеленоглазый тип, ворвавшийся в мою жизнь не менее неожиданно?
Сверток, подаренный кузнецом, я положила на стол. Одной рукой почесывая Одуванчика, другой откинула чистую холстину и замерла.
Танцующее пламя свечи высветило идеально отполированный металл и грани, об которые можно было порезаться, просто взглянув на них. Я потянулась к подарку уже обеими руками и целиком раскрыла оружие. Потом уперлась локтями в стол и положила подбородок на ладони, рассматривая кинжал, над которым работал Бур, когда я впервые зашла к нему в кузницу. Тот самый, выполненный рукой Мастера, цена которому была просто заоблачной.
И он отдал его мне. Вместе с теми словами.
Неужели я, наконец, нашла свое место в мире?
Если это правда, я уж постараюсь сделать так, чтобы никакие огненные колдуны не сумели меня отсюда выгнать.
Глава 14. Совий
Стрела сорвалась с тихим шелестом, едва уловимым даже привычным ухом. Вспорола воздух и пробила живое бьющееся сердце с легкостью, которую дарила острейшая заточка. Олень умер еще раньше, чем стройные ноги подломились, и тяжелое тело упало в заросли костяники.
Совий выпрямился, крепя лук за спину. Он не улыбался удачной охоте, лишь наклонил голову, мысленно благодаря лес за щедрый дар. Мясо пойдет впрок – соленое и вяленое, разложенное в можжевеловые бочки, поможет спокойно пережить зиму.
Рыжий охотник вздохнул и провел ладонью по глазам. Его жизнь была простой и понятной. Охота. Помощь названому отцу в кузнице. И снова охота, но уже не на зверей. Когда навьи твари вылезали на свет, Совий почти не ночевал дома.
Изредка, отмывшись от крови и сменив удобную одежду охотника на чистую рубаху с вышитым воротом – она такая была одна среди его вещей – Совий отправлялся на посиделки молодежи. Закрыв глаза, он слушал музыку – недолго, ровно столько, чтобы память распахнула двери, заменяя один образ другим. Там, в воспоминании, вокруг него были не бревенчатые стены избы, и не деревенские парни и девчонки лихо отплясывали под звуки дудок и гуслей. Белокаменные стены, освещенные тысячами свечей, вырастали, упираясь куполами в небеса. В этом зале закутанные в строгие черные кафтаны юноши вели таких же строгих, держащих спину идеально прямо дев в точном соответствии с величавой музыкой. Гостьи из-за Золотого моря, дочери послов, княжны и принцессы… Девушки, будто диковинные цветы, украшали аскетичное убранство Школы Дейва дважды в год: на Солнцестояние и в Ночь Вельнаса. Шорох юбок и цокот острых каблучков, волоокий взгляд из-за белых перьев веера, легкое касание руки, оставляющее крошечную записку на ладони с указанием места и времени встречи…
Совий не скучал по балам и болтовне с политическим подтекстом. Но он отчаянно тосковал по тому, что потерял вместе с правом присутствовать на этих балах. Он всегда любил музыку, и теперь лишь она позволяла ему ненадолго вернуться в прошлое.
Молодой человек разделал оленя, сложил мясо на волокушу, а шкуру свернул и прикрепил на спину. Руки действовали сами по себе, за годы жизни в Приречье лучше разума помнившие, что нужно делать. Стайка птиц, вспугнутая выстрелом, уже рассаживалась обратно, кося на человека черными бусинками глаз. Смерть оленя их не напугала. Просто еще один эпизод в бесконечном цикле гибели и возрождения.
Охотник был уверен, что принял свою судьбу. Он сделал выбор – и до сих пор считал его правильным. Но тогда, десять лет назад, четырнадцатилетнему мальчишке и в голову не могло прийти, что его, самого одаренного ученика, просто вышвырнут на улицу и пригрозят смертью, если он хотя бы попробует вернуться. Он восстал против древних обычаев, и те сломали его. Собственная слава и талант затмили юнцу глаза. Сделали слишком самоуверенным. Позволили думать, что его мнение примут в расчет.
Совий усмехнулся и заскользил по подлеску, невидимый и неслышимый, словно лесной дух. Его серо-зеленая одежда сливалась с кустами и стволами, ноги ступали бесшумно, глаза уверенно находили известную лишь ему тропу. Он не заметил, как пролетело время, и вот уже знакомая опушка приветливо засветлела впереди. Охотник вышел из-под низко опущенных еловых ветвей и полной грудью вдохнул сладкий прохладный воздух. Пересечь неширокий луг – и вот он, тын Приречья. Совий подошел к полосе выжженной травы, опоясывающей частокол, и двинулся вдоль него к воротам. Условный стук – и сторож распахнул их, кивнув молодому охотнику. Лицо Бреготы было хмурым, борода воинственно стояла торчком – видно было, что он зол и растерян. Совию даже не надо было заглядывать за спину старому приятелю отца, чтобы догадаться, с кем именно тот схлестнулся ранним утром.
