* * *
После очередного спора с Буром ему надо было проветрить голову. В сердцах он наговорил названому отцу много глупостей, о которых уже жалел. Но идти на попятную было слишком рано. Обоим нужно остыть, подумать еще раз и признать, что некоторые вещи не избыть простым «извини». Бур хотел, чтобы Совий смирился, вот только охотник понимал, что этого не случится. Особенно теперь, когда появление раганы пробудило в нем силу, которую он считал мертвой.
Совий так и не рассказал Буру, что сумел почувствовать эту слабую искру.
Мужчина с шумом продирался сквозь ветви, не слишком заботясь о том, чтобы не быть услышанным. Сегодня он не охотился – пусть звери и птицы разбегаются и разлетаются прочь. Совий вынырнул из темноты на обрывистый пригорок и раздраженно скривился: на скамейке, которую он сам вытесал и поставил, кто-то сидел. Парень не настроен был на общение и потому резко схватил незваного гостя за плечо, намереваясь невежливо попросить его убраться прочь.
Человек не вскрикнул, только зашипел и резко обернулся. С его головы слетел капюшон, и Совий разжал пальцы, будто обжегшись. Прищуренными глазами, поджав губы, на него смотрела новая знахарка. И судя по ее воинственному виду, освобождать место она не собиралась.
- Что ты здесь делаешь? – выплюнул Совий, сверля ее таким же злым взглядом.
- Тебе-то что? Отдохнуть присела.
- Навья отрыжка! Другого места не нашлось?
- Ну знаешь, – девушка фыркнула, – выбирая между удобной лавочкой и просто землей, я выберу лавочку! Я люблю лес, но от удобств отмахиваться точно не стану. Да и чего ты так разозлился? Места тут на двоих хватит с запасом. Присаживайся, – и нахалка отодвинулась, приглашающим жестом указав на остаток лавочки. Справедливости ради его и правда было достаточно.
Совий оглянулся через плечо, раздумывая, не уйти ли. Может, если бы Ясмена о чем-нибудь спросила или продолжила разговор, он бы так и сделал. Но она уже не смотрела на него – ее задумчивый взгляд был устремлен на Чащу, едва видневшуюся в просвете между деревьев. Девушка уперлась локтем в колено и положила подбородок на ладонь, сгорбившись, как старушка. Поколебавшись, охотник все же опустился на лавку. Краем глаза он уловил отблеск ее улыбки, впрочем, быстро погасшей.
Они сидели в тишине какое-то время, пока Ясмена не вздохнула глубоко и не закрыла глаза.
- Слышишь? – спросила она.
Совий прислушался и открыл было рот, чтобы спросить, что она имеет в виду, но Ясмена вдруг приложила маленькие – почти детские – пальчики к его губам и шепнула:
- Соловьи поют.
Она убрала руку и снова прикрыла глаза, вслушиваясь – вчувствуясь, как понял теперь Совий – в звук. Он и сам, наконец, его услыхал и удивился, что не понял сразу.
Маленькие пернатые певцы заливались так яростно, будто пытались всех себя переплавить в эту мелодию. От реки долетал аромат черемухи, пьяняще–сладкий, дурманящий голову и чувства. И тут же к нему примешивался прохладный запах реки – воды, ила и мокрых камней. Вдалеке от людского жилья ничто не приглушало ни песню, ни плеск, и они сплетались в волшебную музыку, заполнявшую любого, кто пожелает ее услышать, до краешка сердца. Песня катилась по коже перестуком хрустальных капель, гладила лицо пальцами самой Весны, манила сорваться с места и раствориться в сумасшедшей пляске, и казалось, будто это не маленькие птички, а сама ночь выпевала на сотни голосов единое чувство. Река, вторя соловьям, летела по камням, хлеща прозрачными струями сонные плесы и крутые глинистые берега.
Когда Совий медленно открыл глаза, Ясмены рядом уже не было. Она исчезла, как лесной дух, и охотник не пытался найти ее следы. В нем не осталось ни капли ярости, с которой он пришел сюда, и Совий знал, что благодарить за это надо не только маленькую рагану, так легко показавшую ему обыкновенное чудо, но и сам мир, эти чудеса создающий.
Многое с ним происходило впервые с момента, как Ясмена появилась в Приречье. Слушая соловьев, Совий задумался, что, возможно, Бур был все-таки прав.
Через неделю в Приречье появились дейвасы. Совий знал, что они пришли за Ясменой. Но отдавать ее им не собирался.
Что бы ни задумали чернокафтанники, он будет рядом и сумеет ее защитить.
Глава 15. На острие кинжала
Не верилось, что Мастер на самом деле просто отдал мне свое изделие, но прохладный тяжелый металл в руке говорил сам за себя. Хоть я так и не рассказала никому про гнусные намерения Анжея, а дейвасы пока грозили лишь словами, кузнец решил, что оружие мне пригодится. От осознания этого становилось тревожно. Мой проклятый дар, к сожалению, никак меня не защищал, а жгучие порошки и яды не всего действовали достаточно быстро. При мне всегда был нож для сбора трав, и я умела использовать его не только по назначению. Но, подумав, кинжал Бура я все же прикрепила на запястье, рядом с бусиной из лунного камня. Я не собиралась повторять свои же глупые ошибки и оставаться безоружной хоть на секунду.
Когда погибла мама, никакие добрые люди не явились за мной, оставшейся одной – одинешенькой в огромном безжалостном мире. Целый день я пролежала на улице, трусливо надеясь, что снег заметет меня полностью, укроет одеялом смерти, и я усну в его объятиях навсегда. У меня не было сил бороться. Образ того, как маму забрасывают камнями, стоял перед глазами, отнимая волю к жизни. Зачем спасать кого-то при помощи дара, если рано или поздно закончишь – вот так? И никто, ни единая душа не вспомнит, как ты помогала, рискуя собственным разумом.
Снег и правда укрывал десятилетнюю девочку словно одеяло. Под его пушистой тяжестью я согрелась, а желудок предательски начал ворчать, напоминая, что мы с ним все еще живы. Я стряхнула с себя заносы, до визга напугав бродячую собаку, копающуюся в куче отбросов неподалеку, и все же встала на ноги. Помнится, тогда я пообещала себе, что никогда не коснусь силы раганы, что бы ни происходило, и кто бы ни попросил. Сейчас вспоминать об этом было горько – я ведь и правда верила, что горячих искренних слов достаточно, чтобы перестать быть «лаумовым отродьем». Вот только я и подумать не могла, что клясться в таком – все равно что пообещать, что твое сердце не будет больше биться. Сказать можно – воплотить нельзя.
Я поспешила убраться подальше от улиц, на которых нас с мамой видели особенно часто. Побиралась и воровала, пыталась примкнуть к шайкам, но мне не хватало ни силы, ни ловкости, чтобы они сочли меня достойным пополнением их рядов. Зима крепчала, а мне все реже удавалось раздобыть хоть немного еды. Ночевала я под старым мостом через реку Миску. Там собирались все бездомные, кому не досталось тепленького местечка на лиходейской изнанке города. Под мостом мне и повстречалась Герда – согнутая коромыслом одноглазая старуха, одетая в немыслимо разноцветное тряпье. Под чутким руководством Герды ходило два десятка карманников – тощих, ловких и злых, как помоечные крысы. Ей нужна была знахарка, чтобы латать их после неудачных вылазок, и старухе было совершенно плевать, что я рагана. Она даже не грозила выдать меня дейвасам. Просто окинула взглядом единственного глаза и спросила, что сказала бы мама, узнав, куда я трачу дважды подаренную ею жизнь.
