Впервые на лице мужика отразилось сомнение. Он наморщил лоб, но прежде, чем успел задать вопрос, я легонько его оттолкнула и пошла в дом. Поставив ногу на крыльцо, все же обернулась и бросила:
- Я сделаю все, чтобы ей помочь.
Роженица лежала на кровати. Ее лицо было бледно, воздух с присвистом выходил из приоткрытого рта. Я думала, что живот будет огромным – одной из причин мог стать крупный ребенок – но ее животик, напротив, был маленьким и ладным. Со спины наверняка и не догадаться было, что женщина в тяжести.
Рядом с ней сидела местная повитуха. Я мысленно чертыхнулась: надеялась, что никого не встречу, сделаю свою работу и уйду. Но, видимо, муж роженицы сначала побежал за повитухой, и только потом, когда она не справилась, бросился к знахарю. Повитуху звали Жанина, и она прекрасно знала, кто я такая. Игнотий раз в месяц лично смешивал большую партию зелий для Жанины и отправлял меня их отнести.
Жанина вскинулась на звук шагов и недоуменно нахмурилась при виде меня. На ее лбу блестели капельки пота; прядки волос цвета соли с перцем прилипли к коже. Странно – мне, напротив, показалось, что в избе холодно. Но, возможно, повитуха вспотела от постоянного движения вокруг роженицы. Жанина выпрямилась и отерла лоб рукой. Несмотря на простоватый вид, у этой женщины был сметливый ум – она не стала меня расспрашивать. Бросила только:
- Надеюсь, ты успела чему-то научиться у Игнотия.
И отодвинулась, давая мне доступ к кровати.
Жанина не знала, что я и без его умений могу помочь несчастной женщине. Вот только для меня это обернется огромной бедой.
Я поставила корзинку на пол, омыла руки в тазу с горячей водой, на который указала Жанина, и подошла к кровати. Присела и тронула лоб женщины – он и вправду был холоден, словно лед. В комнате висел запах трав, маленькая жаровенка возле кровати едва курилась сизым дымком. Я откинула одеяло и огладила маленький животик, напевая легкий заговор. В ответ в мою ладонь слабо толкнули, как будто ребенок внутри повернул головку на звук. Я продолжила петь, чуть изменив тональность – и по коже разбежались тонкие огненные нити, сплетающиеся в ручейки. Тело роженицы ровно посередине вспыхнуло, словно мерцающие угли. Жанина сдавленно ахнула и закрыла рот фартуком, во все глаза глядя на происходящее. Женщина на кровати застонала и выгнулась дугой, уставившись в потолок незрячими глазами.
Роды и без того работа нелегкая. Но когда рожаешь от блазеня, они и вовсе превращаются в действо, непреодолимое для человеческого тела. Вряд ли кто-то рассказал женщине, жаждущей младенца, что она не сможет родить навье дитя. Оно просто разорвет ее в попытке выбраться на свет.
- Боги милосердные, защитите... Ясмена! Что делать-то? – выдохнула Жанина, не отнимая фартук ото рта, как будто пыталась защититься им от присутствия нечистого духа. Как-то враз она словно уменьшилась, от растерянности ее лицо помолодело и поглупело. Я не ответила, продолжая водить руками и касаться то лба, то сердца, то живота несчастной, слишком хотевшей стать мамой. От каждого моего прикосновения по огненным ручейкам пробегала волна света, как будто в них билась живая кровь.
- Выйдите, панна Жанина.
- Но ведь надо дейваса позвать! Мы не сладим!
- Вы – нет. А вот я попробую.
- Ты совсем сдурела, девка?! – Жанина вспыхнула яростью быстро, словно сухая лучина, но за нею угадывался страх. Неожиданно – за меня. – Ишь чего удумала! Решила следом пойти? Так для тебя могилу копать никто не будет, собакам скормим.
- Поперхнутся, - невозмутимо отозвалась я и указала на дверь. – Выйдите, панна.
- Да провались ты пропадом, дурная! – я думала, повитуха грохнет дверью, но она закрыла ее едва слышно, шепнув что-то в уже закрывающуюся щель. Что ж, я надеялась, что это пожелание удачи.
Я растерла ладони, вытягивая последние переливы заговора. Огненные жилы чуть погасли, и живот женщины, продолжавшей безучастно смотреть в потолок, заволновался. Особенно резкий поворот - и женщина харкнула кровью, залившей подбородок и грудь. Щекотная сила внутри меня уже разливалась под кожей, пенясь, как игристое вино, которым меня угощал когда-то мамин знакомый. Она все ширилась и ширилась, и когда заполнила меня до отказа, так, что еще чуть-чуть, и выплеснется наружу – граница истончилась, и я упала в Навь.
Здесь силуэт женщины почти не угадывался. От него осталась только серая оболочка, высосанная и опустошенная, как попавшая в цепкие паучьи лапы беспечная бабочка. Зато маленький блазень светился, накормленный чужой жизненной силой. Он повернул в мою сторону зубастую мордочку и оскалился. Напасть ему не позволял плен материнского тела, но я видела, что еще чуть-чуть – и тварь пустит в дело когти, убивая мою пациентку.
Я боялась, что мы опоздали. Но повезло – еще пара секунд в запасе все же нашлась.
Глава 2. Непрожитые жизни
Я запела колыбельную.
Тихие ласковые слова текли журчащим ручейком, как будто передо мной было не чудовище, а крохотный малыш, такой умилительно – сладкий, что ужас как хочется скорей взять его на ручки. Блестят умные глазенки. Молотят по воздуху крепко сжатые кулачки. Чуть высунут кончик розового языка. Старательно вырисовывая образ перед глазами, я продолжала мурлыкать простенький напев. Блазень притих и слушал, временно перестав терзать несчастную мать. Я крохотными шажочками двигалась вперед, напевая, какой он хорошенький, какие добрые сны ему снятся, вот и я – всего лишь одно из таких видений…
Блазень рыкнул и извернулся в животе, заставив женщину мучительно застонать, стискивая белыми пальцами простыни. Не то. Не о том пою. Какие же добрые сны у навьей твари? Полноте, Ясмена, соберись, наконец. Тут иная мелодия потребна.
Во рту стало горько и кисло одновременно. Привкус крови поселился на языке, и меня тут же замутило. Хуже нет испытания, чем чувствовать то же, что и созданные из незалежных покойников существа. Они еще помнят – нутром своим темным, гнилым, давно уже не знающим, что такое быть человеком – помнят, как когда-то их мертвые предки ходили промеж живых, как у себя дома, как живые женщины рождали мертвых детей, как страдали люди, не видя света ни в жизни, ни в душах своих. Когда Перкунас провел границы, разделив единый мир на три, мертвецы еще долго пытались пробиться в Явь. Некоторым это все же удалось – их-то и стали звать навьими тварями.
Мама не умела влезть в их шкуру, а я могла. Вот только цену потом платить мне за это приходилось собственным телом. Обряды очищения проводить, пока не избавлюсь от привкуса Нави на языке, и чувствовать голод, неизбывный и страшный, и лютую зависть к живым – отголосок той тоски, что испытывает каждая из этих тварей.
Теперь я пела о древних временах. О сладком вкусе свободы. О том, что чувствуют не-мертвые, касаясь живой плоти и вкушая живую кровь. Блазень снова затих, прислушиваясь ко мне. Потом заскулил жалобно, суча лапами, будто паук, запутавшийся в собственной паутине. Я была уже совсем рядом, тянулась к нему руками, чтобы погладить, успокоить, сказать, что он тоже узнает, что такое жизнь, настоящая горячая жизнь…
