41. Тем временем в Риме, когда уже все было приготовлено для защиты крепости настолько, насколько позволяли обстоятельства, толпа стариков вернулась домой и там, с непреклонной решимостью умереть, ждала прихода врагов. Те из них, которые раньше отправляли курульные должности, желая умереть со знаками отличия своего прежнего почетного и доблестного положения, облачились в самую торжественную одежду, какую надевают только лица, сопровождающие колесницы богов или триумфаторы, и так сидели на креслах из слоновой кости в своих домах. Некоторые писатели сообщают, что они, повторяя слова молитвы за верховным понтификом Марком Фабием, обрекли себя на смерть за отечество и римлян-квиритов.
Галлы же отчасти потому, что за ночь остыл у них пыл к битве, отчасти и потому, что до сих пор нигде благоприятный исход сражения не внушал им сомнений, и теперь еще не собирались брать город атакой или штурмом. Они без гнева, без задора вошли на следующий день в город через открытые Коллинские ворота и, благополучно достигнув форума, стали осматривать кругом себя храмы богов и Крепость, единственное место, напоминавшее своим видом войну. Оставив тут отряд, достаточный для того, чтобы предохранить рассыпавшихся в разные стороны галлов от нападения из Крепости или Капитолия, они разбрелись за добычей по совершенно безлюдным улицам. Одна часть их повалила толпою во все ближайшие жилища, а другая направилась к самым отдаленным, предполагая, что они еще не тронуты и потому переполнены добычей. Отсюда, смущенные самим безлюдием, они, чтобы, бродя врассыпную, не сделаться жертвой неприятельского обмана, стали возвращаться на форум и ближайшие к нему места, сплотившись густой толпой. Здесь, хотя дома плебеев были заперты на запоры, а у знати залы были открыты, тем не менее они едва ли не больше опасались нападать на открытые жилища, чем на запертые. Положительно с благоговением смотрели они на мужей, сидевших в преддвериях домов
[388] и совершенно напоминавших богов не только великолепием одеяния, более блестящего, чем то подобает смертному, но еще и величавым выражением лиц. В то время, когда галлы стояли, внимательно созерцая неподвижных, как статуи, старцев, один из этих последних, говорят, Марк Папирий, слоновым жезлом нанес удар в голову галлу, который стал гладить его длинную, как тогда было в обычае носить, бороду и тем вызвал его гнев. С Папирия началось избиение, и все прочие старики были умерщвлены в своих креслах; после избиения первых сановников не пощадили уже никого из смертных, жилища расхищали и, обобрав их, сжигали.
42. Однако я не могу решить, желания ли не было у всех уничтожать до основания город, или же у галльских начальников был такой план, чтобы, с одной стороны, навести несколькими пожарами ужас на осажденных, в расчете, нельзя ли страхом за целость своих гнезд принудить их к сдаче, а с другой – не сжигать дотла всех строений, чтобы все, что уцелеет в городе, служило залогом, при помощи которого можно было бы сломить твердость противника, – только в первый день огонь разгуливал не в таком множестве разных пунктов и не на таком обширном пространстве, как это бывает во взятом неприятелями городе. Римляне, глядя с Крепости на город, наполненный врагами, и на их беготню по всем улицам в разных направлениях, глядя, как то в одной, то в другой стороне появляется какое-нибудь новое бедствие, не только потеряли способность соображать, но даже не могли дать себе ясного отчета в том, чтó слышат и видят. Куда бы только ни отвлекал их внимание крик врагов, вопль женщин и детей, шум пламени и треск валившихся зданий, на все они в смятении устремляли свои мысли, свои лица, свои взоры, словно приговоренные самою судьбою созерцать гибель своего отечества, не имея возможности защищать ничего из своего достояния, кроме жизни, возбуждая к себе чувство сострадания больше, чем кто-либо из подвергавшихся когда-нибудь осаде, потому особенно, что, отрезанные от отечества, они, подвергаясь осаде, в то же самое время собственными глазами созерцали, как все их достояние попадает в руки врагов. И день, так плачевно проведенный, сменился такою же тревожной ночью; за ночью потом последовало беспокойное утро; и ни на минуту нельзя было отдохнуть от зрелища все новых и новых утрат. Но угнетенные и подавленные столькими бедами, римляне, как ни больно было им видеть, что все их достояние дотла истреблено разрушительным пламенем, все же твердо решились мужественно защищать занимаемый ими хотя бедный и малый холм, но тем не менее оставшийся единственной для них опорой свободы; и сверх того, видя ежедневно все одно и то же, они словно уже свыклись с бедами, стали нечувствительны к тому, что так близко их касалось, и только не спускали глаз с оружия и железа, которое держали в правых руках, как с единственной оставшейся у них надежды.
43. Галлы, со своей стороны, соскучившись вести в течение нескольких дней бесцельную войну, направленную единственно против городских жилищ, и видя, что среди пожарищ и развалин плененного города не остается уже ничего, кроме защитников, безуспешно устрашаемых громадными потерями и готовых сдаться, уступая лишь силе, решаются испробовать последнюю меру – атаковать Крепость. Рано утром по данному сигналу вся масса войска выстраивается на форуме; оттуда, подняв крик и под прикрытием «черепахи»
[389], они подступают к Крепости. Римляне встречают их нисколько не растерявшись и не смутившись; усилив караульные посты на всех доступных пунктах и ставя всякий раз по направлению атаки отборных молодцов, они позволили неприятелю влезть наверх, в том расчете, что чем выше он взберется по крутизне, тем легче можно будет сбросить его по покатости. Почти на середине отлогого спуска римляне встретили галлов и затем уже отсюда, с высоты, которая как бы сама собою толкала броситься на врага, ударили на галлов и произвели в их рядах страшное опустошение, так что после этого они уже ни разу, ни отдельными отрядами, ни всеми силами, не решались на подобное предприятие. Итак, отказавшись окончательно от надежды подступить к Крепости силой оружия, они начали готовиться к осаде, о которой раньше не думали и потому истребили во время городских пожаров не только хлеб, бывший в городе, но и дозволили в течение этих дней поспешно перевезти хлеб, бывший в полях, в Вейи. Поэтому, разделив армии на две половины, они решили поручить одной собирать добычу по соседним народам, а другой осаждать Крепость так, чтобы в то время, когда одни будут заняты осадой, другие доставляли им награбленный в полях хлеб.
Когда часть галлов шла от города, сама судьба, желая дать им познакомиться с римской доблестью, привела их в Ардею, где жил в изгнании Камилл; здесь, скорбя больше об участи отечества, чем о своей собственной судьбе, Камилл, ропща на богов и людей и с негодованием удивляясь, куда девались те мужи, которые с ним брали Вейи и Фалерии, которые вели и другие войны всегда не столько счастливо, сколько мужественно, вдруг узнает о появлении галльского войска и о совещаниях по этому поводу ардеян, пришедших в смятение. И точно исполненный вдохновения свыше, он, никогда раньше не появлявшийся в подобного рода собраниях, теперь бросился в самую гущу собрания и сказал следующее:
