Припомните же теперь все те случаи повторения священнодействий вследствие какого-нибудь упущения в завещанном отцами обряде, происшедшего или по небрежности, или случайно. А между тем что спасло наше государство, изнемогавшее под бременем войны с вейянами, как не повторение священнодействий вместе с возобновлением ауспиций после совершившегося на Альбанском озере чуда? Но, сверх того, соблюдая старинные религиозные обряды, мы еще перенесли в Рим богов из других стран и учредили новых. Юнона Царица, перевезенная из Вей, недавно была освящена на Авентине в столь памятный необычайным усердием матрон и торжественный день! Аию Локутию, по случаю услышанного с неба голоса, мы велели соорудить храм на Новой улице; к другим празднествам мы еще прибавили Капитолийские игры и для того учредили, с утверждения сената, новую коллегию; какая надобность была предпринимать это, если мы вместе с галлами собирались покинуть римский город? Или мы не сами по доброй воле оставались в Капитолии в течение стольких месяцев осады, а только враги и страх удерживали нас там?
Мы говорим все о священных обрядах и храмах; а что же сказать нам еще о жрецах? Неужели нам не приходит на ум, какое при этом совершается святотатство? У весталок – об этом и говорить нечего – есть одна только та обитель, из которой ничто и никогда, кроме взятия города, не могло их заставить выйти; для фламина Юпитера провести одну ночь вне города уже грех. А между тем вы собираетесь их сделать из римских вейскими жрецами, и весталки твои покинут тебя, о Веста, и фламин, живя в чужой стране, каждую ночь будет навлекать на себя и государство вину такого святотатства!
Да что говорить! А все то, что мы совершаем вообще с ауспициями и почти исключительно в пределах померия, какому забвению и какому небрежению мы предаем его? Комиции куриатные, комиции центуриатные, ведающие военные дела, на которых вы избираете консулов и военных трибунов, – где могут происходить с ауспициями, как не на своем обычном месте?
В Вейи ли мы их перенесем? Или, может быть, ради комиций народ будет, несмотря на все неудобства, собираться в этом покинутом богами и людьми городе?
53. Но, возразят нам, действительно, все оскверняется и никакими искупительными жертвами не может быть очищено, но сами обстоятельства заставляют оставить город, опустошенный пожарами и разрушением, переселиться в Вейи на все готовое и не мучить бедных плебеев, заставляя их здесь заниматься постройками. Но, я думаю, и без моего указания вам очевидно, квириты, что это основание только выставляется, а не существует на деле: вы помните, что еще до прибытия галлов, когда целы были общественные и частные здания, когда и город стоял нерушимо, речь шла о том же самом проекте нашего переселения в Вейи. Однако посмотрите, какая разница между мнением моим и вашим, трибуны: вы полагаете, что, если бы тогда и не было надобности сделать это, то теперь оно во всяком случае необходимо; я же, наоборот, того мнения (и не удивляйтесь ему, а сначала выслушайте, в чем оно заключается!), что если бы даже в ту пору, когда весь город стоял нерушимо, и следовало переселиться, то теперь оставлять эти развалины я не находил бы нужным, и вот почему. Тогда поводом к переселению во взятый город могла бы нам служить победа, славная для нас и потомков наших; а теперь это переселение, горестное и постыдное для нас, принесет славу галлам. Ибо будет казаться, что мы не оставили отечества как победители, но потеряли его как побежденные; что это бегство при Аллии, это пленение города, это осада Капитолия вынудили нас покинуть своих пенатов и решиться на изгнание и бегство с того места, которого мы не сумели защитить. И галлы могли разорить Рим, а не будет ли казаться, что римляне бессильны восстановить его? А если они теперь явятся с новыми полчищами (а ведь, как известно, трудно поверить, как они многочисленны!) и пожелают жить в этом городе, взятом ими, покинутом нами, то что остается делать, как не допустить это? Если бы не галлы, но старые наши враги, эквы, вольски, устроили так, чтобы переселиться в Рим, пожелали ли бы вы признавать их за римлян, а себя за вейян? Иль, быть может, вы скорее пожелали бы, чтобы Рим был пустыней, но вашей, чем городом, но неприятельским? Я, по крайней мере, не вижу, чтó более преступно. Неужели вы из-за того только, что вам лень строить, готовы допустить подобные преступления, подобный позор? Если бы в целом городе нельзя было соорудить ни одного здания лучше или обширнее, чем известная всем хижина нашего основателя, то и в этом случае не следует ли нам лучше жить в хижинах, как пастухи и крестьяне, но среди своих святынь и пенатов, чем идти целым государством в изгнание? Предки наши, пришельцы и пастухи, не посмотрели на то, что на этих местах ничего не было, кроме лесов и болот, и соорудили новый город в такое короткое время; а нам, когда Капитолий и Крепость остаются нерушимыми, когда стоят храмы богов, нам лень отстроить сожженные здания? И что каждый из нас в отдельности сделал бы, если бы сгорел его дом, то мы отказываемся делать на общественном пожарище все совместно?
54. Что же еще, наконец? Если бы по злонамеренности или просто случайно произошел пожар в Вейях и пламя, распространившись от ветра, что может всегда случиться, истребило значительную часть города, то мы пожелаем оттуда переселиться в Фидены ли, в Габии ли или в другой какой город? Неужели так мало привязывает родная страна и та земля, которую мы зовем матерью, неужели вся привязанность наша к отечеству тяготеет только к домам и бревнам? Так и быть, признаюсь уж вам, хотя вспоминать об обидах ваших и о моем несчастии и не особенно приятно: когда меня здесь не было, всякий раз, как приходилось мне вспоминать о родине, холмы и луга, Тибр, знакомый для глаз квартал, это небо, под которым я родился и вырос, – все эти предметы рисовались в моем воображении. Пусть же и вас, квириты, привязанность ко всему этому лучше теперь побудит остаться в своем гнезде, чем потом, когда вы его оставите, изнывать от тоски по нему. Недаром боги и люди выбрали для основания города эту именно местность, эти в высшей степени благоприятные для здоровья холмы, эту реку, удобную как для вывоза продуктов с материка, так и для ввоза товаров заморских. Это море настолько недалекое от вас, насколько это нам выгодно, и не настолько близкое, чтобы иноземные флоты удобно могли нападать, это положение в центре Италии, единственное в своем роде и как бы созданное для расширения города. Подтверждением могут служить самые размеры такого молодого города: всего триста шестьдесят пятый год, квириты, идет городу. Среди стольких весьма древних народов вы постоянно ведете войны, а между тем, не говоря о каждом городе в отдельности, ни вольски, соединенные с эквами, владеющие столькими и так сильно укрепленными пунктами, ни вся вместе Этрурия, так могущественная на суше и на море и занимающая вширь громадное пространство Италии между двумя морями, не могут с вами равняться в войне.
А если это так, какой – досадно даже! – смысл, испытав одно только хорошее, стараться испытать нечто другое, когда, допуская даже, что вы можете перенести в другое место свою доблесть, безусловно, невозможно перенести самих судеб этого места? Здесь Капитолий, где некогда была найдена человеческая голова и было дано прорицание, что в этом месте будет глава мира и центр государства. Здесь же, когда согласно указаниям авгурий освобождали Капитолий от святынь, богиня Юности
[398] и бог Термин к великой радости ваших предков не допустили сдвинуть себя с места; здесь огни Весты, здесь щиты, ниспосланные с неба, здесь все боги, готовые помогать вам, если останетесь».
