В тот год [387 г.] Тит Квинкций, духовный дуумвир, освятил храм Марса
[407], обещанный во время войны с галлами. Из новых граждан образовано было четыре трибы: Стеллатинская, Троментинская, Сабатинская, Арниенская, и они дополнили число триб до двадцати пяти.
6. Народный трибун Луций Сициний завел речь о Помптинском поле перед толпой народа уже более многочисленной и более склонной овладеть им, чем то было до сих пор. Суждение в сенате о войне с латинами и герниками было отложено вследствие заботы о более серьезной войне, так как Этрурия взялась за оружие. Управление перешло к военному трибуну с консульской властью – Камиллу; товарищами его были пять человек: Сервий Корнелий Малугинский, Квинт Сервилий Фиденат (в шестой раз), Луций Квинкций Цинциннат, Луций Гораций Пульвилл, Публий Валерий. Но в начале года [386 г.] пришлось забыть об этрусской войне, так как внезапно появившаяся в городе толпа беглецов из Помптинской области принесла известие, что антийцы взялись за оружие и что латинские племена послали на эту войну своих юношей, хотя и отрицали участие государства в этом предприятии, так как, по их словам, они только не запрещали добровольцам служить там, где они хотят. Перестали уже небрежно относиться к каким бы то ни было войнам. Итак, сенат возблагодарил богов, что Камилл находится в должности, так как, если бы он был частным лицом, то его пришлось бы избрать диктатором. И товарищи его соглашались, что, если грозит какая-нибудь война, то власть должна быть в руках одного, и заявляли о своем решении подчиняться Камиллу, нисколько не считая для себя унизительным преклониться пред величием этого мужа. Сенат похвалил трибунов, и сам Камилл в смущении благодарил их; он говорил, что римский народ, избрав его уже в четвертый раз диктатором
[408], возлагает на него великое бремя; великое же бремя возлагает на него сенат, выразив такое мнение о нем, а еще величайшее – товарищи своим столь почетным для него подчинением. Итак, если можно увеличить еще сколько-нибудь труд и бдительность, то он постарается превзойти себя с тою целью, чтобы так единодушно выраженное всем государством высокое мнение о нем стало и постоянным. Что касается войны с антийцами, то тут больше угроз, чем опасности; тем не менее он столько же советует ничего не бояться, сколько ничем не пренебрегать. Рим окружен проникнутыми завистью и ненавистью соседями; поэтому на помощь государству должно быть готово много вождей и много армий. «Я хочу, – сказал он, – чтобы ты, Публий Валерий, вел легионы вместе со мною против антийцев, разделяя со мною власть и планы; чтобы ты, Квинт Сервилий, снарядив и приготовив другую армию, расположился лагерем у города, внимательно следя, не вздумает ли тем временем подняться Этрурия, как это было недавно, или эти новые враги, латины и герники; я уверен, что ты будешь действовать, как это достойно твоего отца и деда, тебя самого и шести твоих трибунатов. Третью армию для защиты городских стен наберет Луций Квинкций из уволенных по болезни и из стариков
[409]. Луций Гораций будет заботиться об оружии, стрелах, хлебе и ином, что потребуется по ходу войны. Тебе, Сервий Корнелий, мы, твои сотоварищи, поручаем председательство в этом государственном совете, охрану религии, комиций, законов и всех городских учреждений». Все охотно обещали свое содействие в пределах данного им поручения, а Публий Валерий, выбранный участником власти, прибавил, что Марк Фурий будет для него диктатором, а он его начальником конницы; поэтому присутствующие должны надеяться, что исход войны будет соответствовать их мнению об этом единственном вожде. Обрадованные сенаторы громко заявили, что они ждут всего лучшего и для войны, и для мира, и для всего государства; никогда не понадобится государству диктатор, если власть будет находиться в руках таких мужей, обнаруживающих такое великое единодушие, одинаково готовых повиноваться и повелевать, которые скорее принесут в жертву общим интересам свою славу, чем станут присваивать себе общую славу.
7. Объявив суды закрытыми и произведя набор, Фурий и Валерий отправились к Сатрику, куда антийцы собрали не только вольскских юношей последнего поколения, но и огромное количество латинов и герников, пользуясь тем, что вследствие продолжительного мира племена эти не были ослаблены. Итак, присоединение нового врага к старому повлияло на мужество римских воинов. Камилл строил уже войско, когда центурионы возвестили ему, что воины смущены, что они вяло взялись за оружие, медленно и с остановками вышли из лагеря, слышны были даже заявления, что каждому воину придется сражаться с сотней врагов, что трудно устоять против такой массы даже безоружной, не говоря уже о вооруженной; тогда вождь вскочил на коня и, обратившись к строю пред знаменами и объезжая следующие ряды, говорил: «Что это за уныние, воины, что это за необычная медлительность? Врага вы не знаете, меня или себя? Враг все тот же, который всегда служил предметом для обнаружения вашей доблести и славы; вы же под моим начальством только что отпраздновали тройной триумф за тройную победу над этими самыми вольсками, и над эквами, и над Этрурией, – я не говорю уже о взятии Фалерий и Вей и об избиении галльских легионов в плененном родном городе; или вы не узнаете во мне вождя, так как знак вам подал не диктатор, а трибун? Не хочу я чрезвычайной власти над вами, и вам следует видеть во мне только меня, так как диктатура никогда не придавала мне мужества, равно как даже изгнание никогда не отнимало его у меня. Итак, все мы те же самые, и так как мы идем на эту войну со всеми теми же качествами, с какими шли в предыдущие войны, то и исхода войны должны ожидать того же самого. При первом же столкновении каждый сделает то, что умеет и к чему привык: вы победите, а они побегут».
8. Затем, когда был подан знак, Камилл соскакивает с коня и, схватив ближайшего знаменосца за руку, увлекает его за собой на неприятеля, крича: «Неси вперед знамя, воин!» Видя, что сам вождь, который вследствие старческой слабости уже не годен был для исполнения обязанностей, требующих телесной силы, идет на врага, воины разом устремляются вперед, взывая: «Не отставай от вождя!» Рассказывают даже, что по приказанию Камилла знамя было брошено в ряды неприятелей, и в воинах первой шеренги возгорелось желание вернуть его. Здесь был нанесен первый удар антийцам, и ужас объял не только передовых воинов, но и резервы. Не только сила воинов, воспламененная присутствием вождя, пугала вольсков: для них ничего не было ужаснее случайной встречи с самим Камиллом: где он ни показывался, несомненная победа следовала за ним. Особенно это ясно стало, когда, прискакав на коне со щитом пехотинца на левый фланг, почти уже обращенный в бегство, он одним своим появлением восстановил битву, указывая на победу остального войска. Успех клонился уже на сторону римлян, но, с одной стороны, многочисленность приведенных в замешательство врагов мешала им бежать, с другой – утомленным воинам приходилось убивать такое множество людей; в это время неожиданно разразившийся ливень, сопровождаемый страшной бурей, остановил скорее верную победу, чем сражение. Дан был знак отступить, а последовавшая за сим ночь, без всякого труда со стороны римлян, положила конец войне, так как латины и герники, покинув вольсков, ушли по домам; таким образом злые планы привели к соответствующему им концу. Вольски, видя себя покинутыми теми самыми, в надежде на кого было поднято восстание, бросив лагерь, заперлись в стенах Сатрика. Камилл сперва принялся окружать их валом и теснить земляными и иными сооружениями; но, видя, что ему не пытаются мешать вылазками, и полагая, что враг сильно пал духом, чтобы так долго ждать победы над ним, он увещевал воинов не утруждать себя продолжительными работами, точно при осаде Вей, так как победа у них в руках; при огромном воодушевлении воинов он напал со всех сторон на стены и, придвинув лестницы, взял город. Вольски, бросив оружие, сдались.
