Когда на Марсовом поле спрашивали народ по центуриям, а подсудимый, простирая руки к Капитолию, обратил свои мольбы от людей к богам, трибуны ясно увидали, что подкупленные благодеяниями люди не допустят справедливого обвинения, если и взоры их не будут отвлечены от предметов, напоминающих о такой великой заслуге. Итак, суд был отсрочен и народное собрание назначено в Петелинской роще за Флументанскими воротами, откуда не видно было Капитолия. Здесь обвинение восторжествовало, и, скрепя сердце, судьи произнесли им самим ненавистный суровый приговор. Некоторые свидетельствуют, что Манлий осужден был дуумвирами, которые расследуют дела о государственных преступлениях. Трибуны свергли его с Тарпейской скалы, и таким образом одно и то же место стало памятником величайшей славы и последней кары одного и того же человека. Имя погибшего было заклеймено двумя бесчестиями: одним общественным, так как внесено было предложение в народное собрание, чтобы ни один патриций не жил в Крепости или на Капитолии (дом Манлия находился там, где теперь храм Монеты и монетный двор); другим родовым, так как постановлением рода Манлиев запрещено было именоваться кому-либо из них Марком Манлием.
Таков был конец мужа, который был бы знаменит, если бы не родился в свободном государстве. Вскоре народ, освободившись от опасности, пожалел о нем, так как вспоминал об одних его доблестях; а последовавшая вскоре моровая язва, за отсутствием других видимых причин бедствия, была признана большинством как наказание за казнь Манлия: считали, что Капитолий осквернен кровью своего спасителя, и богам не понравилось, что почти пред их взорами казнили того, кто исторг их храмы из рук врагов.
21. За моровой язвой последовал неурожай, а вследствие распространения известий об этих бедствиях с разных сторон возникли войны в следующем году [383 г.], когда военными трибунами с консульской властью были Луций Валерий (в четвертый раз), Авл Манлий (в третий раз), Сервий Сульпиций (в третий раз), Луций Лукреций (в третий раз), Луций Эмилий (в третий раз), Марк Требоний. Кроме вольсков, которые, как бы волею рока, предназначены были почти постоянно держать римских воинов в напряженном состоянии, кроме колоний Цирцей и Велитр, уже давно замышлявших отпасть, и Лация, находившегося в подозрении, внезапно появились еще новые враги – ланувийцы, остававшиеся до сих пор вполне верными. Будучи убеждены, что это происходит вследствие презрения, так как их соотечественники, граждане Велитр, так долго не были наказаны за отпадение, отцы решили как можно скорее войти с предложением к народу об объявлении им войны. А чтобы плебеи тем охотнее шли на эту службу, избрали пять мужей для разделения между ними Помптинского поля и трех мужей для выведения колонии в Непет. Затем народу предложено было приказать быть войне, и, несмотря на противодействие плебейских трибунов, все трибы высказались за предложение. Приготовления к войне были сделаны в этом году, но войска не выступали вследствие моровой язвы: это замедление дало возможность колонистам просить пощады у сената; и большинство населения склонялось к тому, чтобы отправить посольство в Рим просить прощения, если бы с опасностью общественной не соединена была, как это обыкновенно бывает, опасность отдельных лиц, и если бы виновники отпадения от римлян не отклонили колонистов от намерения помириться, опасаясь, как бы не были выданы для утоления раздраженных римлян одни виноватые. И не только в сенате они остановили решение об отправке посольства, но склонили большую часть плебеев напасть на римские поля с целью грабежа. Эта новая обида уничтожила всякую надежду на мир. В том году впервые пришло известие и об отпадении пренестинцев; несмотря на обвинения их со стороны тускуланцев, габийцев и лабиканцев, пределы которых подверглись нападению, сенат дал мягкий ответ, и очевидно было, что обвинениям не вполне доверяют, не желая знать правду.
22. В следующем году [382 г.] новые военные трибуны с консульской властью Спурий и Луций Папирии повели войска на Велитры, оставив для защиты города и на случай получения известий о движении в Этрурии, возбуждавшей сильное подозрение, четырех товарищей – Сервия Корнелия Малугинского, бывшего военным трибуном в третий раз, Квинта Сервилия, Гая Сульпиция, Луция Эмилия – в четвертый раз. Под Велитрами дана была удачная битва едва ли не более многочисленным вспомогательным силам из пренестинцев, чем было самих колонистов. Близость города побудила врага скорее обратиться в бегство и дала ему единственное возможное убежище. Трибуны воздержались от осады города, потому что взятие его было сомнительно, и они думали, что не следует доводить войну до гибели колонии. Письменное донесение, отправленное в Рим сенату с известием о победе, указывало на пренестинцев как на бóльших врагов, чем жители Велитр. Вследствие этого на основании сенатского постановления и по воле народа объявлена была война пренестинцам, которые, соединившись в следующем году с вольсками, завоевали колонию римского народа Сатрик, несмотря на упорную защиту ее колонистами, и гнусно воспользовались победой по отношению к пленникам. Огорченные этим римляне избрали в шестой раз военным трибуном Марка Фурия Камилла. Товарищами его были Авл и Луций Постумии Регилльские и Луций Фурий с Луцием Лукрецием и Марком Фабием Амбустом.
Война с вольсками была поручена Марку Фурию Камиллу вне порядка; помощником ему из трибунов был назначен по жребию Луций Фурий, не столько в интересах государства, сколько с целью содействовать всесторонней славе товарища: перед государством, поправив дело, погибшее вследствие его, Луция, безрассудства, и частным образом, так как, исправляя ошибку товарища, он искал не столько своего прославления, сколько его благодарности. Камилл был уже в преклонном возрасте и хотел отказаться по причине своей слабости, подтвердив это показание обычной клятвой, но народ единогласно воспротивился этому: бодрый дух еще крепок был в мощной груди, и чувства его не были притуплены. Тогда как он почти уже не занимался гражданскими делами, войны увлекли его; и вот, набрав четыре легиона по 4000 человек и приказав войску на следующий день собраться к Эсквилинским воротам, он отправился к Сатрику. Здесь его ожидали завоеватели колонии, нимало не смущаясь и полагаясь на значительное численное превосходство своих сил. Заметив приближение римлян, они быстро выстроились, не желая откладывать решение дела и рассчитывая, что таким образом малочисленному неприятелю нисколько не поможет искусство редкого вождя, на которое он только и надеется.
23. Так же точно воодушевлены были римские воины и другой вождь, и решение настоящего боя задерживала только разумная власть одного мужа, который, замедляя войну, ждал случая помочь силе рассудительностью. Тем сильнее наступали враги и не только развертывали строй перед своим лагерем, но выходили на середину равнины и, приближаясь почти к самому неприятельскому валу, надменно величались уверенностью в своей силе. Тяжело было выносить это римским воинам, еще тяжелее военному трибуну, Луцию Фурию, который, будучи стремительным вследствие своей молодости и по характеру, воодушевлен был надеждою толпы, черпающей мужество из самых неверных соображений. Он раздражал и без того уже возбужденных воинов, пытаясь поколебать авторитет товарища единственным возможным для него средством – указанием на его возраст; он говорил, что войны предназначены для юношей, что вместе с телом бодр или немощен дух; из самого храброго воителя он стал медлителем, и тот, который обыкновенно брал лагери и города при первом же натиске, одним своим прибытием, тратит время, сидя за валом; на какое приращение своих сил или убыль неприятельских рассчитывает он? На какой случай, на какой момент, на какое место для того, чтобы сделать засаду, надеется он? Вял и медлителен старец в своих решениях! Но Камилл достаточно пожил и прославился; зачем же позволять, чтобы с телом одного смертного состарились и силы всего государства, которому приличествует бессмертие?
