27. Прославившись рассудительностью и доблестью в вольскской войне, счастьем в тускуланской экспедиции, в обоих местах – замечательной терпимостью и скромностью по отношению к товарищу, Камилл сложил должность после того, как на следующий год [380 г.] военными трибунами были избраны Луций и Публий Валерий (Луций в пятый, Публий в третий раз), и Гай Сергий (в третий раз), Луций Менений (во второй раз), Публий Папирий, Сервий Корнелий Малугинский.
Понадобились в этом году и цензоры, преимущественно вследствие неопределенных слухов о долгах, причем народные трибуны злонамеренно еще увеличивали сумму их, а те, которым выгодно было убеждение, что кредит в беспорядке вследствие недостатка добросовестности, а не вследствие материального положения должников, уменьшали ее. Цензорами были выбраны Гай Сульпиций Камерин и Спурий Постумий Регилльский, но начатое уже дело было прервано вследствие смерти Постумия, так как назначать заместителя товарищу цензора было несогласно с волею богов. Итак, когда Сульпиций отказался от должности, другие цензоры, как ненадлежаще выбранные, не вступили в нее
[418]; выбирать третьих побоялись, так как казалось, что боги не принимают цензуру на этот год. Трибуны между тем утверждали, что такого издевательства над плебеями нельзя терпеть; сенат-де избегает свидетельства государственной росписи относительно состояния каждого, так как не желает, чтобы выяснилась сумма долга, которая должна показать, что одна часть государства подавлена другою, а между тем задолжавшие плебеи приносятся в жертву все новым и новым врагам. Уже повсюду без всякого разбора ищут войн: из Антия легионы ведут в Сатрик, из Сатрика в Велитры, оттуда в Тускул. Уже против латинов, герников, пренестинцев направляют войска скорее из ненависти к гражданам, чем к врагам, чтобы измучить плебеев под оружием, чтобы не позволить им передохнуть в городе, или вспомнить на досуге о свободе, или побыть в собрании, где они наконец-то услышат голос трибуна, говорящего об облегчении процентов и о прекращении других обид. Итак, если в умах плебеев сохранилось воспоминание о свободе отцов, то они, трибуны, не позволят, чтобы какой-нибудь римский гражданин был присуждаем в рабство за данные ему взаймы деньги или чтобы производился набор, пока, взглянув на сумму долга и обсудив, как уменьшить ее, каждый не будет знать, чтó свое и чтó чужое, остается ли у него свободным хоть тело, или и оно подлежит оковам.
Обещание награды за мятеж немедленно вызвало его; ибо многие были присуждаемы на рабство, а вместе с тем отцы высказались за необходимость набрать новые легионы ввиду слухов о пренестинской войне. Содействие трибунов и единодушие плебеев стало мешать одновременно и тому и другому: ни трибуны не позволяли уводить присужденных, ни молодежь не записывалась в войско. В то время как отцы при настоящем положении не столько заботились об исполнении судебных приговоров относительно данных в долг денег, сколько о наборе, приходили известия, что враги, вышедши из Пренесты, остановились на габийской территории; эти самые слухи скорее поощряли трибунов продолжать начатую борьбу, чем внушали опасение вести ее; и только появление войны почти у самых городских стен могло прекратить мятеж в городе.
28. Ибо, когда пренестинцам было возвещено, что в Риме не набрано никакого войска, что нет определенного вождя, что патриции и плебеи обратились друг против друга, вожди их, усматривая в этом удобный случай, быстро двинулись и, опустошив по пути поля, подступили к Коллинским воротам. В городе господствовало страшное смятение. Раздался призыв «К оружию!», сбежались на стены и к воротам и наконец-то, сменив мятеж на войну, избрали диктатором Тита Квинкция Цинцинната. Он назначил в начальники конницы Авла Семпрония Атратина. Как только слух об этом распространился, одновременно враги отступили от стен, а молодые римляне без возражений сошлись по приказу – такой страх внушала эта должность!
Пока в Риме набиралось войско, неприятели расположились лагерем невдалеке от реки Аллия; опустошая отсюда на обширном пространстве поля, они похвалялись друг перед другом, что заняли роковое для Рима место, что поэтому паника и бегство будут похожи на те, которые были в галльскую войну; в самом деле, если римляне боятся дня, получившего наименование от этой местности, считая его «тяжелым», то насколько гораздо больше, чем Аллийского дня, устрашатся они самой Аллии, этого памятника ужасного поражения? Они, конечно, будут видеть перед собой суровые лица галлов и слышать звуки их голоса. Предаваясь таким пустым мечтам о вещах, не имеющих никакого значения, они возложили свои надежды на судьбу места. Напротив, римляне хорошо знали, что враги-латины, где бы они ни были, все те же, которых они победили у Регилльского озера и в течение ста лет заставили хранить мир; место, ознаменованное воспоминанием о поражении, скорее должно поощрить их уничтожить память об этом позоре, чем внушить опасение, что есть какая-нибудь местность, где боги не позволяют римлянам победить; мало того, если даже сами галлы повстречаются с ними на том месте, то они будут так сражаться, как сражались в Риме, возвращая отечество, как на следующий день сражались при Габиях
[419], когда ни одному врагу, вступившему за стены Рима, не позволили принести домой известия о победе или поражении.
29. При таком настроении обеих армий римляне пришли к Аллии. Когда выстроившиеся и готовые к бою враги стали видны, римский диктатор сказал: «Видишь ли, Авл Семпроний, что они стали у Аллии в надежде на судьбу, связанную с этим местом? И пусть бессмертные боги не дают им более твердой уверенности и иной, большей помощи, кроме этой! Ты же, надеясь на оружие и мужество, напади во весь опор на их центр; а когда они будут приведены в беспорядок и замешательство, я двинусь на них с легионами. Помогите, боги, свидетели договора, и накажите должным образом принестинцев за то, что они оскорбили вас и вашим именем обманули нас!»
Пренестинцы не устояли ни против конницы, ни протии пехоты. При первом натиске и крике ряды смешались; когда же строй везде был нарушен, они обратили тыл и в страшном смятении, миновав даже лагерь, остановили беспорядочное бегство только тогда, когда увидали Пренесту. Рассеянные во время бегства, они заняли позицию, имея в виду поспешно укрепить ее, чтобы в случае отступления за городские стены не были сразу выжжены поля и после всеобщего опустошения осада не была перенесена на город. Но когда победоносные римляне, разграбив лагерь у Аллии, подступили, то они покинули и это укрепление и, едва считая безопасными стены, заперлись в Пренесте. В подчинении у пренестинцев было еще восемь городов. На них обращена была война; когда же они один за другим были взяты без особенного сопротивления, войско было направлено в Велитры; по взятии их подступили к Пренесте, главному оплоту войны, и он был сдан, а не взят силой.
