Объявив вследствие неожиданной и страшной войны с галлами суды закрытыми, диктатор привел к присяге всех молодых людей и, двинувшись из города с огромным войском, расположился лагерем по сю сторону Аниена. Между лагерями противников посередине находился мост, который никто не разрушал, чтобы не обнаружить своего страха. Из-за обладания этим мостом происходило много сражений, но неизвестность, на чьей стороне перевес силы, не позволяла решить, кому владеть им; тогда на пустой мост выступил галл огромного роста и закричал так громко, как только мог: «Ну-ка, пусть выходит на бой тот муж, которого Рим считает теперь самым храбрым, и пусть судьба нас двоих покажет, который народ выше на войне».
10. Долго знатнейшие римские юноши хранили молчание, как потому, что боялись отказаться от сражения, так и потому, что избегали желать такого опасного жребия; тогда Тит Манлий, сын Луция, тот самый, что защитил своего отца от преследования со стороны трибунов, оставив свой пост, обратился к диктатору. «Без твоего позволения, вождь, – сказал он, – я никогда не решился бы сражаться вне порядка, даже если бы видел верную победу; но если ты позволишь, то я хочу показать этому зверю, так яростно прыгающему перед вражескими знаменами, что я потомок того рода, который сверг галльский отряд с Тарпейской скалы!» Тогда диктатор сказал: «Хвала тебе, Тит Манлий, за твою доблесть и уважение к отцу и отечеству! Иди и с помощью богов докажи непобедимость римского имени!» Затем сверстники вооружают юношу; он берет щит пехотинца и препоясывается испанским мечом
[447], удобным для рукопашного боя; когда он был таким образом вооружен и снаряжен, его выводят против галла, который глупо ликовал и даже – древние писатели сочли достойным упомянуть и об этом! – издеваясь, высовывал язык. Затем они вернулись на свои места, а посередине остались только два единоборца, вооруженных скорее для театрального представления, чем по требованиям войны, и, по мнению присутствующих, далеко не одинаковых по своему внешнему виду; один был огромного роста, в разноцветной одежде; орудие его было изукрашено и сверкало золотыми насечками; другой был среднего для воина роста, и оружие его, более удобное, чем красивое, не бросалось в глаза. Он не пел, не ликовал, не бряцал оружием попусту, но сердце его, полное мужества и молчаливого гнева, обнаружило всю свою стремительность лишь в самый решительный момент битвы. Когда они стали между двух армий и столько окружавших их людей колебались между страхом и надеждой, галл, подобно грозно высящемуся колоссу, протянув левою рукою щит против оружия наступавшего врага, со страшным шумом нанес удар мечом сверху, но безуспешно; римлянин, держа меч вверх, ударился щитом о нижний край щита противника и, приблизившись всем своим телом настолько, что его нельзя было ранить, проскользнул между телом врага и его оружием и несколькими ударами подряд пронзил ему живот и детородные части; огромный враг, падая, растянулся на большое пространство. Затем, не ругаясь над телом, Манлий снял с него только обрызганное кровью ожерелье и надел себе на шею. Страх, смешанный с удивлением, поверг галлов в оцепенение; римляне же, весело выступив со своих мест навстречу своему воину, поздравляя и восхваляя его, привели его к диктатору. Среди нескладных солдатских острот, похожих на стихи, слышалось прозвище «Торкват»
[448]; повторялось оно и после и стало почетным именем для потомков и всего рода Манлиев. Диктатор поднес ему в подарок золотой венок и на сходке превознес величайшими похвалами этот поединок.
11. И действительно, он имел такое решительное влияние на исход всей войны, что галльское войско, в страхе покинув в следующую же ночь лагерь, перешло в тибуртинские пределы, а оттуда в Кампанию, заключив с тибуртинцами военный союз и получив щедрую помощь продовольствием.
Поэтому в следующем году [360 г.] консул Гай Петелий Бальб по повелению народа выступил с войском против тибуртинцев, тогда как его товарищ, Марк Фабий Амбуст, по жребию назначен был вести войну с герниками. Вернувшись из Кампании на помощь тибуртинцам, галлы, несомненно под их руководством, производили страшные опустошения в лабиканских, тускуланских и альбанских полях; и Римское государство, довольствуясь для ведения войны с тибуртинцами предводительством консула, для ведения неожиданной и страшной войны с галлами вынуждено было избрать диктатора. Выбран был Квинт Сервилий Агала, который назначил начальником конницы Тита Квинкция и, с согласия отцов, дал обет отпраздновать Великие игры, если война будет успешна.
Приказав консульскому войску остаться на месте, чтобы сдержать тибуртинцев собственной войной, диктатор привел к присяге всю молодежь, и никто не отказывался от службы. Собраны были силы всего города, и битва произошла недалеко от Коллинских ворот на глазах родителей, жен и детей, одна мысль о которых даже для отсутствующих является важным стимулом, а тут, находясь перед глазами, они воодушевляли воинов, вызывая в них чувство чести и сострадания. После большого кровопролития с обеих сторон галлы наконец подались назад. В бегстве они устремились в Тибур, как бы к оплоту галльской войны. Во время этого блуждания недалеко от Тибура их встретил консул Петелий и загнал в город вместе с теми тибуртинцами, которые вышли к ним на помощь. Как диктатор, так и консул вели дело весьма успешно. И другой консул, Фабий, окончательно победил герников, дав сперва незначительные сражения, а в конце одну блестящую битву, когда враги напали на него со всеми своими силами. Торжественно похвалив консулов в сенате и перед народом, уступив им славу даже своих личных подвигов, диктатор сложил власть. Петелий праздновал двойной триумф – над галлами и тибуртинцами; для Фабия было признано достаточным, чтобы он вступил с овацией в город.
Тибуртинцы начали насмехаться над триумфом Петелия, спрашивая, где он сражался с ними в строю; немногие из них вышли за ворота посмотреть на бегство и смятение галлов и вернулись в город, увидев, что и они подвергаются нападению, что бьют, не различая, всякого встречного; и этот подвиг римляне признали достойным триумфа! Но для того, чтобы они не считали особенно удивительным и важным смятение, произведенное ими у неприятельских ворот, они увидят под своими стенами еще бóльшую панику.
12. Итак, в следующем году [359 г.], в консульство Марка Попилия Лената и Гнея Манлия, выступив среди тишины в самом начале ночи из Тибура, они враждебно подступили к городу Риму. Неожиданность и ночной страх произвели панику среди внезапно разбуженного населения; к тому же большинство не знало, кто враги и откуда они пришли; однако быстро последовал призыв к оружию, и ворота были обезопасены крепкими сторожевыми постами, а стены – отрядами; когда же на рассвете обнаружилось, что перед стенами находится незначительная шайка, да и враги-то не кто иные, как тибуртинцы, консулы, выйдя из двух ворот, напали с обеих сторон на подвигавшегося уже к стенам неприятеля, и тогда стало ясно, что тибуртинцы явились, более рассчитывая на случай, чем на свою доблесть: до такой степени они едва выдержали первый натиск римлян. Мало того, все пришли даже к убеждению, что их появление послужило ко благу римлян, так как страх такой близкой войны подавил начинавшуюся уже распрю между патрициями и плебеями.
