39. Выведя воинов на летние квартиры и пользуясь спокойствием самнитов, консул решил очистить войско, увольняя беспокойных людей; одним он говорил, что они выслужили свой срок, другим – что они уже стары или слабы. Некоторые – сперва отдельные лица, а затем и целые когорты – были отсылаемы в отпуск под тем предлогом, что провели зиму вдали от дома и хозяйства; значительная часть была удалена под видом военных надобностей, причем одних посылали в одно, других в другое место. Всю эту толпу другой консул и претор удерживали в Риме, измышляя то те, то другие основания.
И первое время, не понимая хитрости, они с полным удовольствием возвращались по домам; но когда заметили, что первые уволенные не возвращаются в войско и что увольняются только те, которые зимовали в Кампании, и из числа их особенно зачинщики мятежа, то умы объяло сперва удивление, а затем несомненный страх, что их замыслы раскрыты; уже им представлялось, что они подвергнутся чрезвычайному суду, доносу, отдельные лица будут тайно казнены, дела будут решаться деспотической и жестокой властью консулов и сенаторов. Видя, что искусством консула перерваны главные нити заговора, остававшиеся в лагере секретно распространяли такие соображения.
Одна когорта, находившаяся недалеко от Анксура, засела у Лавтул в узком проходе между морем и горами, с целью перехватывать всех, кого консул увольнял под разными предлогами, как сказано выше; уже образовался весьма значительный по численности отряд, и недоставало только вождя, чтобы придать ему вид настоящего войска. Итак, блуждая нестройной толпою и производя грабежи, они дошли до Альбанской области и окружили валом лагерь, расположив его у подножия хребта Альбы Лонги. Затем, окончив работу, остальную часть дня они провели в спорах об избрании вождя, не доверяя достаточно никому из присутствующих; они думали, кого бы можно было вызвать из Рима, кто найдется в числе патрициев или плебеев, кто сознательно пойдет на такой большой риск или кому надежно можно поручить дело войска, раздраженного обидой?
Следующий день прошел в таких же размышлениях, и вот некоторые из бродивших с целью грабежа донесли как достоверное, что в Тускуланской области занимается обработкой поля Тит Квинкций
[478], забыв о городе и почетных должностях. То был муж патрицианского рода; охромев от раны и бросив потому военную службу, которую он нес с великой славой, он решил жить в деревне, вдали от честолюбия и форума. Услыхав это имя, они сразу признали нужного им мужа и приказали, с надеждой на лучшее, призвать его; но считая, что он едва ли добровольно решится на что-либо, они постановили прибегнуть к насилию и застращиванию.
Итак, посланные, войдя среди ночной тишины в жилище Квинкция и захватив его спящим, предлагали ему власть и почетное положение, если он последует за ними, или смерть, если он станет сопротивляться, объявив, что третьего выбора нет, и притащили его в лагерь. Провозгласив его немедленно по прибытии главнокомандующим, воины принесли ему знаки его почетного звания, несмотря на его страх перед неожиданностью, и приказали вести их к городу. Затем, схватив знамена не столько по воле вождя, сколько под влиянием собственного увлечения, они дошли до восьмого камня по дороге, именуемой теперь Аппиевой; и немедленно двинулись бы к городу, если бы не услыхали, что идет войско и что против них выбран диктатором Марк Валерий Корв с начальником конницы Луцием Эмилием Мамерцином.
40. Лишь только воины увидели их и распознали оружие и знамена, сразу воспоминание об отечестве успокоило их раздражение. Тогда еще не так храбро проливали кровь граждан, знали только войны с иноземными врагами, и удаление от своих
[479] считалось верхом ожесточения; итак, и вожди, и воины с обеих сторон желали сойтись для переговоров – Квинкций потому, что он пресытился войнами даже за отечество, не говоря уже против отечества, Корв – потому, что он любил всех граждан, особенно же воинов и прежде всех свою армию. Он и выступил для переговоров. Как только его узнали, то среди противников не с меньшей почтительностью, чем среди его собственных воинов, водворилось молчание. «Выступая из города, – говорил он, – я молил бессмертных богов, ваших общественных и своих, и смиренно просил их милости даровать мне не победу над вами, а честь установления согласия. Достаточно было и будет источников, откуда можно приобретать военные отличия; в этом же источнике следует искать мира. О чем я просил бессмертных богов, делая обеты, тó можете дать мне вы, если пожелаете помнить, что вы стоите лагерем не в Самнии, не в стране вольсков, а на римской земле, что эти холмы, которые вы видите, принадлежат вашему отечеству, что это войско ваших же граждан, что я ваш консул, под личным предводительством и главным начальством которого вы в прошедшем году дважды разбили самнитские войска, дважды штурмом взяли лагерь. Я – Марк Валерий Корв, воины, в знатности которого вы убедились по благодеяниям, оказанным вам, а не по обидам; я не был виновником ни одного высокомерного закона против вас, ни одного сурового сенатского постановления; во всех своих распоряжениях я был строже к себе, чем к вам. Если кому могло придать гордости его происхождение, его личная доблесть и далее величие и почетные должности, то я родился от таких предков, таким показал себя, в такие годы достиг консульства, что, став в двадцать три года консулом, мог грозно выступить даже против патрициев, а не только против плебеев. Какое действие мое или какое слово мое в звании консула было более сурово, чем действие и слово трибуна? В одном и том же духе я после трибуната исполнял два раза консульскую должность, в том же духе буду исполнять я и настоящую властную диктатуру; и я буду кроток насколько же по отношению к этим моим и моего отечества воинам, настолько и по отношению к вам – страшно сказать, – моим врагам! Вы раньше обнажите меч против меня, чем я против вас; с вашей стороны дан будет сигнал, с вашей стороны прежде поднимется крик и последует нападение, если мы должны сражаться. Решайтесь на то, на что не решались ваши отцы и деды – ни те, которые удалились на Священную гору, ни эти, которые потом засели на Авентине. Ждите, пока к каждому из вас, как некогда к Кориолану, выйдут навстречу из города матери и жены с распущенными волосами! Тогда вольскские легионы, находясь под начальством римлянина, остались спокойными; а вы, римское войско, не прекратите нечестивую войну? Тит Квинкций! Какое бы ты ни занимал там положение, волей или неволей, уходи в задние ряды, если придется сражаться; даже бежать и показать тыл перед согражданином почетнее, чем сражаться против отечества! Теперь же выступай вперед для доброго и почетного мира и будь истолкователем моей полезной речи. Выставляйте справедливые требования, и вы получите желаемое; впрочем, лучше согласиться даже на несправедливые требования, чем вступать в безбожную борьбу!»
Тит Квинкций, обратившись к своим с глазами, полными слез, сказал: «И я, воины, если к чему годен, то скорее как вождь мира, чем войны. Речь держал перед вами только что не вольск и не самнит, а римлянин, ваш консул, ваш главнокомандующий, испытав счастье которого при защите вас вы не должны желать испытать его против себя! У сената были и другие вожди, которые могли сражаться против вас с бóльшим ожесточением; но он избрал того, кто больше всех мог пощадить вас, своих воинов, которому вы скорее всех могли поверить, как вашему главнокомандующему. Даже те, которые имеют возможность победить, желают мира; чего же следует желать вам? Не лучше ли, оставив гнев и надежду, этих обманчивых советников, предоставить самих себя и всю нашу судьбу испытанной честности?»
