Второму консулу, Эмилю, при вступлении его в Сабелльскую область нигде не попался навстречу ни лагерь самнитский, ни их легионы. Но когда он стал опустошать огнем и мечом самнитские поля, к нему пришли послы их просить мира. Отосланные консулом к сенату, они получили возможность объясниться, причем, позабыв свою гордость, просили у римлян мира и права вести войну с сидицинами: эта-де их просьба тем более имеет основания, что они заключили дружбу с римлянами в пору своего счастья, а не в пору несчастья, как кампанцы
[483]; они поднимают оружие против сидицинов, всегдашних своих врагов, никогда не друживших с римлянами, против тех сидицинов, которые никогда не домогались, подобно самнитам, дружбы римлян в мирное время и не просили помощи, подобно кампанцам, во время войны. Сверх того, сидицины не пользуются покровительством римского народа и не подвластны ему.
2. Об этих ходатайствах самнитов претор Тит Эмилий совещался с сенатом, который постановил возвратить просителям права союзников. Тогда претор дал самнитским послам следующий ответ: «Римский народ не противился тому, чтобы дружба с вами была вечна, равно как и теперь он ничего не имеет против того, чтобы возобновлены были дружественные отношения, так как вам самим надоела война, по вашей же вине затеянная; что же касается до сидицинов, то римляне нимало не препятствуют самнитам распоряжаться свободно правом войны и мира». Едва только, по заключении таким образом договора, самнитские послы успели возвратиться домой, как тотчас римское войско было выведено из их области, получив годовое жалованье и хлеб на три месяца; это выговорено было консулом за согласие на заключение перемирия впредь до возвращения послов.
Самниты с теми же войсками, при помощи которых вели войну с римлянами, выступили против сидицинов в полной уверенности, что скоро овладеют неприятельским городом. Очутившись в осадном положении, сидицины попытались сначала сдаться римлянам; но когда отцы отвергли эту попытку, как несвоевременную и вынужденную лишь крайней необходимостью, сидицины сдались латинам, которые уже самостоятельно взялись за оружие. От участия в этой войне не воздержались даже и кампанцы: настолько воспоминание об обидах со стороны самнитов было сильнее воспоминания о благодеянии, оказанном им римлянами! Составившееся из этих столь многих народов одно огромное войско вступило под предводительством латинов в пределы самнитов и причинило им больше вреда своими опустошениями, чем битвами. И хотя латины одерживали верх в битвах, однако во избежание слишком частых стычек, они покинули с большим удовольствием неприятельскую страну. Этим временем воспользовались самниты для отправления в Рим посольства. Послы явились в сенат с жалобами на то, что, состоя в союзе с римлянами, они подвергаются тем же обидам, как во время вражды с ними; вместе с тем они убедительно просили римлян удовольствоваться тем, что они, римляне, вырвали из их, самнитов, рук победу над кампанцами и сидицинами, и, по крайней мере, не допускать победы над ними трусливейших народов; если латины и кампанцы подвластны римлянам, то пусть им запрещено будет в силу верховной римской власти вступать в Самнитскую область, если же они не захотят признать этой власти, то пусть римляне усмирят их силой оружия. На эту просьбу дан был неопределенный ответ, так как римлянам стыдно было сознаться в том, что латины уже не находятся в их власти, а вместе с тем своими упреками они боялись враждебно настроить латинов против себя. Не таково положение кампанцев, потому что они не по договору, а после сдачи приняты были под покровительство римлян, и потому волей-неволей будут соблюдать мир; договор же с латинами не заключает в себе такого пункта, который бы запрещал им воевать с кем угодно.
3. После такого ответа самниты ушли домой в нерешительности, не зная, как им понимать планы римлян; в то же время кампанцы, боясь последствий сдачи, отложились от римлян, латины же стали надменнее прежнего, как будто бы римляне уже не запрещали им ничего. Поэтому представители латинской знати назначали частые сходки под предлогом приготовления к войне с самнитами, а между тем во всех совещаниях тайно обдумывали между собою войну против римлян. Кампанцы принимали участие и в этой войне против своих спасителей. Все это умышленно скрывалось, потому что они желали уничтожить с тыла врагов-самнитов прежде, чем спохватятся римляне; однако, благодаря некоторым лицам, связанным с римлянами отношениями частного гостеприимства и родства, известия об этом заговоре достигли Рима. Консулам приказано было сложить с себя должность раньше установленного срока, чтобы тем скорее могли быть избраны новые консулы ввиду такой трудной войны. Между тем явилось сомнение, могут ли созывать комиции люди, власть которых сложилась до срока. Вследствие этого наступило междуцарствие. Было два междуцаря – сначала Марк Валерий, а потом Марк Фабий, и этим последним избраны были консулы в лице Тита Манлия Торквата, исправлявшего консульскую должность в третий раз, и Публия Деция Муса.
В этом году, как известно, эпирский царь Александр пристал с флотом к Италии, и если бы начало этой войны было достаточно успешно, то она, несомненно, коснулась бы и римлян. К этому же времени относятся и подвиги Александра Великого, сына сестры Александра Эпирского; но, не побежденный на войне, он юношей еще погиб от болезни по воле рока в другой части света.
Хотя отпадение союзников и латинов было вне всякого сомнения, тем не менее римляне, показывая вид, что они больше заботятся о самнитах, чем о себе, вызвали десять именитых латинских мужей в Рим с целью объявить им свою волю.
В это время [340 г.] в Лации было два претора – оба из римских колоний: один – Луций Анний из Сетии, другой – Луций Нумизий из Цирцей. Это были те самые лица, которые призвали к оружию, кроме Сигнии и Велитр, тоже римских колоний, также и вольсков. Их решено было вызвать поименно. Никто не сомневался, зачем их вызывают. Поэтому преторы, созвав еще до отправления в Рим народное собрание, объявляют, что сенат вызывает их в Рим, и докладывают, о чем, по-видимому, с ними будут говорить и что им следует на это отвечать.
4. В то время как одни предлагали одно, другие – другое, Анний сказал: «Хотя я сам вошел с докладом в собрание относительно того, что следует отвечать сенату, тем не менее я полагаю, что в интересах нашего государства гораздо важнее знать, что мы должны делать, чем что говорить. Нам легко будет согласовать свои слова с делами, если мы выясним себе свои намерения. Ведь если мы даже теперь, под призраком равноправного договора, можем терпеливо переносить рабство, то что мешает нам, предав сидицинов, повиноваться приказаниям не только римлян, но даже и самнитов, и ответить римлянам, что мы по мановению их руки положим оружие? Но если, наконец, стремление к политической независимости не дает нам покоя, если существует договор, союз, уравнение в правах, если теперь мы можем хвастаться тем, чего раньше стыдились, именно – что мы братья римлян по крови; если, далее, союзное войско имеет такое значение в глазах римлян, что с присоединением его они могут удвоить свои военные силы, если с этим войском не хотят разлучиться римские консулы, начиная или оканчивая свои войны, – то почему не во всем уравнены наши права? Почему один консул не избирается из среды латинов, почему, доставляя половину военных сил, мы не участвуем наравне с римлянами в управлении государством? Для нас, конечно, это обстоятельство не составляет само по себе слишком большой чести, так как мы уступаем, чтобы Рим был столицей Лация; но продолжительной уступчивостью мы достигли того, что это может казаться нам честью. И если вы когда-нибудь желали того времени, когда представится возможность принимать участие в управлении и достигнуть политической независимости, то теперь именно настало это время, благодаря вашей храбрости и милости богов. Вы испытали терпение римлян, отказав им в войске: кто сомневается, что они готовы были вспыхнуть от негодования, когда мы нарушили обычай, существовавший более двухсот лет? Однако они перенесли это огорчение. Мы вели войну с пелигнами на свой собственный риск – и римляне, которые не допускали нас раньше охранять даже наши собственные владения, не выразили никакого протеста. Они слышали также, что мы приняли под свое покровительство сидицинов, что кампанцы отпали от них и перешли к нам, что мы вооружаем войско для войны с самнитами, их союзниками, и, однако, они не двинулись из Рима. Откуда явилась у них такая скромность, как не из сознания наших и своих военных сил? Я знаю из достоверных источников, что жалобы самнитов на нас вызвали в римском сенате такой ответ, из которого не трудно заключить, что римляне уже и сами не претендуют на подчинение Лация своей власти. Предъявите только свое право и потребуйте того, что они молча уступают вам; если страх мешает кому-нибудь говорить об этом, то я сам публично заявляю, что не только перед народом римским и сенатом, но даже перед самим Юпитером, который пребывает на Капитолии, скажу, что они должны принять от нас одного консула и половину сената, если только хотят иметь в нас своих друзей и союзников». Анний не только самоуверенно советовал, но и давал обещания; одобрительный крик всех присутствующих уполномочил его действовать и говорить так, как он признает самым полезным для общего блага латинов и наиболее согласным со своими убеждениями.
