25. В том же году [326 г.] были устроены лектистернии в пятый раз после основания города для умилостивления тех же богов, что и раньше. Затем новые консулы отправили по приказанию народа к самнитам послов с тем, чтобы объявить им войну, а сами стали делать всевозможные приготовления с большею тщательностью, чем против греков. Присоединились сверх того и новые вспомогательные войска, о которых консулы в то время и не думали: луканцы и апулийцы, не связанные до сих пор с римским народом никакими условиями, подчинились римлянам и обещали дать им для войны оружие и войско; таким образом, по договору они были приняты в число друзей римского народа. В то же самое время удачно шли дела и в Самнии: три города подчинились римской власти – Аллифы, Каллифы и Руфрий, а остальная область на широком пространстве была опустошена при первом появлении консулов.
В то время как начало этой войны было так удачно, близилась уже к концу и другая война, во время которой греков содержали постоянно в осаде. В самом деле, когда прервано было сообщение между укреплениями
[509], одна часть неприятелей не только была отрезана от другой, но приходилось переносить внутри стен гораздо большие бедствия, чем те, которыми угрожали враги извне; находясь как бы в плену у своих собственных гарнизонов, они терпели всякие оскорбления своих детей и жен и все ужасы, сопровождающие взятие городов. Поэтому, когда распространился слух, что из Тарента и от самнитов придут новые вспомогательные войска, то греки нашли, что внутри стен у них находится больше, чем желательно, самнитов, и ждали тарентинских воинов, тоже греков, чтобы при их помощи оказать сопротивление столько же самнитам и ноланцам, сколько и врагам римлянам; наконец сдача на капитуляцию римлянам признана была самым легким из всех зол.
Знатнейшие в городе люди, Харилай и Нимфий, разделили между собою по взаимному соглашению роли, причем один должен был перебежать к римскому полководцу, а другой – остаться в городе, чтобы привести его в положение, удобное для исполнения этого плана. Из них к Публилию Филону пришел Харилай и сказал, что решил передать римлянам стены города для блага, счастья и благополучия палеполитанцев и римского народа; явится ли он таким образом предателем или спасителем своего отечества – это зависит от честности римлян. Для себя лично он ничего не выговаривает и ничего не просит; для государства же он больше просит, чем выговаривает, именно – чтобы народ римский, в случае удачи, не столько думал о том легкомыслии и неосмотрительности, которая заставила их уклониться от исполнения своего долга
[510], сколько о том, с какою преданностью и опасностью они восстановили с ним дружбу. Заручившись одобрением римского полководца, он получил 3000 воинов для занятия той части города, которую населяли самниты; команда над этим гарнизоном поручена была военному трибуну Луцию Квинкцию.
26. В то же самое время и Нимфий обманом обошел самнитского претора и, ввиду того, что все римское войско расположено было или вокруг Палеполя, или в Самнии, добился позволения крейсировать с флотом до римских владений, чтобы опустошить не только морское побережье, но даже окрестности самого города Рима. Но, думал он, чтобы остаться незамеченным, нужно отплыть ночью и тотчас спустить корабли на воду. Для ускорения этого дела все самнитские воины, за исключением необходимого в городе гарнизона, посланы были к морскому берегу. И в то время, как Нимфий в темноте, среди массы преграждающих друг другу путь людей производил умышленно беспорядок своими противоречивыми распоряжениями и тратил на это время, Харилай, впущенный, согласно условию, в город сообщниками заговора, занял высшие пункты города римскими войсками и приказал им поднять крик; услыхав крик, предупрежденные своими вожаками греки успокоились, ноланцы же через противоположную часть города стали убегать по дороге, ведущей в Нолу. Что касается до самнитов, которым закрыт был доступ в город, то насколько в данную минуту им было вполне удобно бежать, настолько же бегство показалось им крайне позорным, когда они избежали опасности, так как, лишившись оружия, оставили все свое имущество в руках неприятелей. В самом деле, они служили предметом насмешки не только для чужих людей, но и для своих земляков и возвратились по домам ограбленными и совершенно нищими.
Мне хорошо известно и другое предание, по которому эта измена приписывается самнитам; однако в изложении этого события я следовал тем писателям, которые заслуживают больше доверия, тем более что и союзный договор с неаполитанцами (ведь Неаполь впоследствии стал во главе греческих колоний) делает более правдоподобным факт добровольного подчинения неаполитанцев римлянам.
Публилию назначен был триумф, потому что вполне были убеждены, что он осадою смирил врагов и заставил их покориться римлянам. Оба эти отличия – продление власти главнокомандующего, чего до сих пор ни для кого не делалось, и назначение триумфа по окончании срока службы – в первый раз достались на долю Публилия
[511].
27. Вслед за тем возникла другая война – с греками, жившими на другом, восточном, берегу. Дело в том, что тарентинцы поддерживали некоторое время палеполитанцев в тщетной надежде на получение от них помощи; но, после того как узнали, что римляне овладели их городом, они стали бранить палеполитанцев, как будто бы те обманули их, а не они сами оказались изменниками, гнев же и ненависть против римлян обратились у них в ярость, особенно когда пришло известие о добровольном подчинении луканцев и апулийцев римлянам (союз с теми и другими заключен был в этом году). Тарентинцы говорили, что римляне почти дошли до них, и уже близок час, когда римлян придется считать или врагами, или господами. Конечно, их судьба зависит от войны с самнитами и исхода ее; остается один только этот народ, но уже недостаточно сильный после отпадения луканцев; но последних можно еще вернуть и склонить прервать союзные отношения с римлянами, если приложить искусство, чтобы поселить между ними раздор.
Такого рода толки понравились людям, жаждавшим перемен, и несколько подкупленных деньгами луканских юношей, известных у себя на родине, но не пользовавшихся хорошей репутацией, высекли друг друга розгами и, обнажившись, пришли в собрание граждан и стали громко жаловаться, что консулы высекли их розгами и едва не казнили за то, что они осмелились войти в римский лагерь. Этот гадкий по существу поступок скорее имел характер насилия, чем хитрости, и поэтому возбужденный народ криками заставил власти созвать сенат: и в то время как одни, стоя вокруг собрания, требовали войны с римлянами, другие же разбежались по деревням призывать к оружию сельских жителей, причем суматоха привела в замешательство и людей благоразумных, так как решено было возобновить союз с самнитами, и с этой целью отправлены к ним послы.
