5. Консулы отправились к Понтию для переговоров, когда победитель повел речь о заключении торжественного и от имени государства союзного договора, они сказали, что без согласия народа не может быть заключен союзный договор, так же, как без фециалов и других обычных священных обрядов. Поэтому Кавдинский мир был заключен не на основании союзного договора, как обыкновенно думают и как пишет Клавдий, а на основании частного поручительства. В самом деле, к чему поручители и заложники при заключении союзного договора, где дело кончается молитвой о том, чтобы, как фециалы поражают жертвенную свинью, так Юпитер поразил тот народ, по вине которого произойдет нарушение постановленных условий. Поручителями были консулы, легаты, квесторы, военные трибуны, и имена всех их налицо; в том же случае, если бы дело было совершено на основании союзного договора, то этих имен не было бы налицо, были бы только имена двух фециалов; вследствие необходимости отсрочить заключение союзного договора было также приказано представить в качестве заложников шестьсот всадников, которые должны были поплатиться головою в случае, если бы договор не был принят; затем был назначен срок, в течение которого должна была произойти передача заложников и пропуск обезоруженного римского войска.
Прибытие консулов возобновило в римском лагере глубокую горесть, так что воины едва удерживались от оскорбления действием тех, по неосмотрительности которых они попали в это место и по малодушии которых должны были удалиться оттуда еще с бóльшим позором, чем пришли. «Не было у них, – говорили они, – ни проводника, ни разведчика, но, как звери бессмысленные, попали они в волчью яму!» Воины смотрели друг на друга, смотрели на оружие, которое скоро должны были выдать, на свои правые руки, которые будут обезоружены, на тела, которые скоро будут во власти неприятеля. Воочию представляли они сами себе неприятельское ярмо, насмешки победителя, надменные взгляды, шествие безоружных сквозь ряды вооруженных, потом печальный путь опозоренного войска через города союзников и возвращение в отечество к родителям, куда сами они и их предки часто являлись с триумфом. «Одни мы, – говорили воины римские, – побеждены, не получив ран, без помощи меча и не побывав в сражении, нам не позволили обнажить мечей, не позволили схватиться с неприятелем; напрасно было внушено нам мужество!»
Пока они так роптали, наступил роковой час позора, который в действительности должен был сделать все более печальным, чем они предполагали. Сначала им было приказано в одних рубашках без оружия выйти за вал, и первыми были выданы и уведены под стражу заложники; затем ликторы получили приказание оставить консулов, а с этих последних были сорваны плащи
[527]. Среди тех самых воинов, которые немного раньше проклинали консулов и готовы были предать и растерзать их, это возбудило такое сострадание, что каждый, забыв о своем собственном положении, отвращал глаза от такого поругания величия консулов, как от гнусного зрелища.
6. Почти полуобнаженные консулы первые прошли под ярмом; затем подверглись позору остальные в том порядке, как они следовали друг за другом по чину, и наконец, один за другим легионы, каждый отдельно. Кругом, издеваясь и насмехаясь над ними, стояли вооруженные неприятели; многим они грозили мечами, а некоторых ранили и убили, если выражение лица их, слишком свирепое вследствие недостойного обращения, оскорбляло победителей. Таким образом римляне были проведены под ярмом; когда же они, что было почти еще тяжелее, на глазах врагов вышли из ущелья, то, хотя и казалось, что они, как бы вырвавшись из преисподней, впервые увидали дневной свет, однако самый свет этот, при взгляде на войско, так опозоренное, был ужаснее всякой смерти; поэтому они, хотя и могли до ночи прийти в Капую, но, сомневаясь в верности союзников и из чувства стыда, лишенные всего, расположились на голой земле, возле дороги неподалеку от Капуи. Когда весть об этом дошла в Капую, то чувство справедливого сострадания к союзникам победило врожденную жителям Кампании гордость. Немедленно со всей готовностью посылают они консулам знаки их достоинства, пучки прутьев и ликторов, а воинам – оружие, лошадей, одежду и провиант. Когда же римляне входили в Капую, то навстречу им вышел весь сенат и народ и оказали им самое радушное гостеприимство, как частным образом, так и от имени государства; но ни предупредительность союзников, ни их ласковые взоры, ни расспросы не только не могли выманить у них ни одного слова, но даже не могли заставить их поднять глаза или взглянуть в лицо утешающим их друзьям. До такой степени, кроме печали, еще и известного рода стыд заставлял их избегать разговоров и общества людей. На следующий день возвратились знатные юноши, которые были посланы из Капуи проводить до границ Кампании уходящие римские войска; будучи позваны в курии, они на вопросы старейшин отвечали, что римляне показались им еще более печальными и убитыми. «В таком глубоком молчании, как бы немое, – говорили они, – шло римское войско. Исчезла природная мощь римлян; вместе с оружием отнято у них и их мужество; они не отвечают на приветствия, не дают ответа на вопросы; со страха никто не в состоянии был открыть даже рта, как будто они еще несут на своих шеях то ярмо, под которым прошли. Самниты одержали победу не только блестящую, но и прочную, потому что они завоевали не Рим, как раньше галлы, но, что требовало гораздо большего напряжения военных сил, сокрушили римскую доблесть и римский воинственный дух!»
7. Передают, что в то время как одни говорили это, а другие внимали им и в совете верных союзников была почти оплакана гибель римского имени, Офилий Калавий, сын Овия, знаменитый своим происхождением и деяниями, при том уже почтенный по своему возрасту, сказал, что, по его мнению, дело обстоит совершенно иначе. «Упорное молчание римлян, – говорил он, – потупленные в землю очи, уши, глухие ко всякому утешению, стыд взглянуть на свет белый суть признаки души, в глубине своей кипящей страшным гневом. Или я не знаю характера римлян, или это молчание в скором времени вызовет у самнитов плачевные крики и стоны, и воспоминание о Кавдинском мире будет для самнитов гораздо печальнее, чем для римлян, так как каждая сторона будет иметь обычное свое мужество, где бы ни пришлось сражаться, но Кавдинское ущелье не везде будет к услугам самнитов».
Уже и в Риме было известно о постыдном поражении; сначала услыхали о том, что войска окружены; затем было получено известие о постыдном мире, еще более печальное, чем весть об опасности. При слухе об обложении войска начали производить набор; а затем, после того как узнали о столь позорно совершившейся сдаче, приготовленные вспомогательные войска были распущены, и тотчас же без всякого распоряжения со стороны властей повсюду появились всевозможные знаки траура. Лавки вокруг форума были заперты, судопроизводство на форуме прекратилось само собою, прежде чем было сделано распоряжение об этом; туники с широкими пурпурными каймами и золотые кольца
[528] были сняты; граждане были унылы почти более, чем само войско; они гневались не только на вождей, виновников и поручителей мира, но выражали негодование даже на ни в чем неповинных воинов и говорили, что их не следует принимать ни в город, ни в дома; но это волнение умов стихло с прибытием войска, которое даже в разгневанных гражданах возбуждало сожаление. Действительно, они поздно вошли в город, не как люди, возвращающиеся в отечество, неожиданно избежав опасности, но в одежде и с выражением лица пленных и скрылись каждый в своем доме, так что на другой день и в следующие затем дни никто из них не хотел взглянуть на форум или общественные места. Консулы, удалившись в свои дома, совсем не исполняли своих служебных обязанностей, кроме того, что их заставили декретом сената назначить диктатора для председательствования в комициях; диктатором они назначили Квинта Фабия Амбуста, а начальником конницы Публия Элия Пета; но так как они оказались ненадлежаще избранными, то на место их были избраны – диктатором Марк Эмилий Пап, а начальником конницы Луций Валерий Флакк. Но и ими комиции не были созваны, и так как народу были неприятны все должностные лица, избранные в этом году, то дело дошло до междуцарствия; междуцарями были Квинт Фабий Максим и Марк Валерий Корв; последний избирает в консулы Квинта Публилия Филона и Луция Папирия Курсора (во второй раз) при несомненном согласии граждан, так как в то время не было других более знаменитых вождей.
