8. Новые консулы, согласно воле отцов, вступили в должность в тот день, в который были выбраны; покончив с обычными сенатскими постановлениями, они доложили о Кавдинском мире. Публилий, который тогда заведовал делами
[529], обратившись к Спурию Постумию, сказал: «За тобой слово, Спурий Постумий». Тот, встав с места, с тем же самым выражением лица, с которым прошел под ярмом, сказал следующее: «Я очень хорошо понимаю, консулы, что первым меня вызвали и приказали говорить не ради чести, но для бесчестья, не как сенатора, а как ответчика и за несчастную войну, и за позорный мир. Но ввиду того, что вы в своем докладе не касаетесь ни нашей вины, ни наказания за нее, я отлагаю в сторону самозащиту, которая была бы не особенно трудна перед людьми, хорошо знакомыми с превратностью человеческой судьбы, и изложу вкратце мое мнение о том, о чем сделан вами доклад. Это мнение покажет, себя ли я щадил или легионы ваши, когда связал себя, постыдным или необходимым, но, во всяком случае, таким частным поручительством, которым, как заключенным без приказания народа, не связан народ римский и ввиду которого самнитам повинны только лично мы. Поэтому передайте им нас через фециалов, обнаженными и в оковах; если мы связали народ каким-нибудь религиозным обязательством, то мы должны освободить его от него, чтобы ничто ни божеское, ни человеческое не мешало вновь начать справедливую и законную войну! Между тем консулы пусть набирают войско, вооружают его и выводят, и пусть они не прежде вступят в пределы неприятелей, чем будет исполнено все, что требуется для выдачи нас врагам. Боги бессмертные! Если вам не благоугодно было, чтобы консулы Спурий Постумий и Тит Ветурий счастливо вели войну с самнитами, то, прошу и молю вас, удовлетворитесь тем, что вы видели нас, как мы шли под ярмом, видели, как мы были связаны позорным частным поручительством, ныне видите нас обнаженными и в оковах преданными врагам, принимающими весь гнев врагов на свои головы; даруйте новым консулам и легионам римским так вести войну с самнитами, как ведены были все войны до нашего консульства!»
Лишь только он сказал это, присутствующими овладело великое удивление и вместе сострадание к нему; они и едва верили тому, что это тот же самый Спурий Постумий, который был виновником такого позорного мира, и жалели о том, что такой человек должен потерпеть у врагов жесточайшее наказание, вследствие озлобления их за расторжение мира. Когда все, осыпая похвалами Постумия, соглашались с его мнением, народные трибуны Луций Ливий и Квинт Мелий попытались было протестовать. Они утверждали, что вследствие их выдачи ни народ не освободится от религиозного обязательства, если для самнитов не восстановить той же обстановки, какая была под Кавдием, ни они не заслужили никакого наказания за то, что своим ручательством за мир спасли войско римского народа, и что, наконец, они не могут быть выданы неприятелю или подвергнуться бесчестию, так как особа их неприкосновенна
[530].
9. На это Постумий ответил: «Выдайте пока нас: особа наша не священна, и вы можете сделать это, не нарушая религиозных обрядов; а потом выдайте и этих священных особ, как только они сложат с себя должность; но, прежде чем выдать, послушайте меня, высеките их здесь, на площади, розгами; пусть это будет служить для них процентами за отсрочку наказания.
Что же касается их заявления, что, выдавая нас, народ не освобождается от религиозного обязательства, то кто до такой степени не сведущ в праве фециалов, чтобы не знать, что они делают его не потому, чтобы это было так на самом деле, а скорее с целью помешать выдаче их самих врагам? И я не отрицаю, сенаторы, что в глазах тех людей, у которых наряду с почитанием богов почитается и честное слово человека, частное поручительство так же священно, как и государственные договоры; но я говорю, что без приказания народа не может быть постановлено ничего такого, что связывало бы народ. Или, если бы самниты с такою же заносчивостью, с какою они вынудили у нас это частное поручительство, принудили нас произнести слова, законом установленные для сдающих неприятелю города, то разве вы, трибуны, стали бы утверждать, что римский народ сдался и что этот город, храмы, капища, границы, воды принадлежат самнитам? Оставляю в стороне сдачу, так как дело идет о поручительстве. Что же, если бы мы поручились в том, что римский народ оставит этот город, что он спалит его, что не будет иметь ни правительственных учреждений, ни сената, ни законов, что будет под властью царей? “Боже, сохрани!” – говоришь ты. А между тем несообразность предмета поручительства все-таки не ослабляет уз его: если есть что-нибудь такое, к чему можно обязать народ, то его можно обязать и ко всему
[531]; и (что, может быть, смущает некоторых) отнюдь не важно даже и то, консул ли поручился, или диктатор, или претор; и это признали даже сами самниты: они не удовольствовались тем, что поручились консулы, а заставили поручиться и легатов, и квесторов, и военных трибунов. И никто теперь не должен спрашивать меня, на каком основании я принял на себя такое ручательство, тогда как это и не было правом консула, и я не мог поручиться ни пред ними за мир, который не входил в мою компетенцию, ни за вас, так как вы не давали мне никакого полномочия. У Кавдия, сенаторы, бездействовал человеческий рассудок. Бессмертные боги отняли разум и у ваших, и у неприятельских полководцев: и мы не были достаточно осторожны во время войны, и они не сумели как следует воспользоваться победой, приобретенной путем коварства: они едва доверяли той местности, благодаря которой одержали победу, спешили, на каких бы то ни было условиях, отнять оружие у людей, рожденных для оружия. Если бы здрав был их рассудок, то разве им трудно было в то время, как они приглашали из дому стариков для совета, отправить послов в Рим и вести переговоры о мире и союзном договоре с сенатом и народом? Если ехать налегке, то тут было всего три дня пути; а между тем можно было бы заключить перемирие до тех пор, пока послы их не принесли бы им из Рима или верной победы, или мира. Вот это было бы истинное поручительство, так как мы поручились бы по приказанию народа; но ни вы не дозволили бы этого, ни мы не поручились бы; да и судьба не могла допустить иного исхода событий. Самниты были обольщены, как бы сновидением, слишком радостным, чтобы их ум мог понять его, и тот же самый случай, который поставил наше войско в затруднительное положение, выпутал его из этого затруднения; призрачную победу сделал тщетной еще более призрачный мир; состоялось частное поручительство, которое не обязывало никого, кроме поручителя. В самом деле, какие переговоры велись с вами, сенаторы, какие – с римским народом? Кто может указать на вас, кто может сказать, что он обманут вами? Враг или согражданин? Врагу вы ни в чем не ручались, никому из граждан не давали приказания поручиться за вас; поэтому вам нет никакого дела ни до нас, которым вы не давали никаких поручений, ни до самнитов, с которыми вы не вступали ни в какие отношения. Мы дали слово самнитам, и мы состоим их должниками, довольно состоятельными в том, что принадлежит нам, что мы можем представить им, а именно: наше тело и душу; пусть они злобствуют над ними, пусть на них точат мечи, изощряют свой гнев! Что же касается трибунов, то рассудите, может ли выдача их врагам совершиться теперь же, или ее следует отложить; а между тем мы, Тит Ветурий и вы прочие, понесем эти презренные головы на жертву за частное поручительство и нашею смертью дадим возможность действовать римскому оружию!
[532]»
