Консулы разделили между собою театр военных действий: Папирий отправился в Апулии к Луцерии, где содержались под стражей взятые у Кавдия в качестве заложников римские всадники, а Публилий остановился в Самнии против самнитских легионов, бывших под Кавдием. Это обстоятельство поставило самнитов в затруднительное положение: они не решались ни идти к Луцерии, боясь, как бы неприятель не стал теснить их с тыла, ни оставаться на месте, из опасения потерять тем временем Луцерию. Поэтому они признали за самое лучшее предоставить дело решению судьбы и покончить войну с Публилием; и вот они выводят войско на сражение.
13. Намереваясь сразиться с ними и полагая, что предварительно нужно ободрить воинов, Публилий приказал созвать собрание. Чрезвычайно быстро сбежались воины к палатке полководца, но за криком тех, которые требовали битвы, совершенно не слышали его увещаний: каждого ободрял его собственный дух, не забывший о позоре. Тесня знаменосцев, устремляются они в битву и, чтобы в стычке не терять времени, пуская дротики и затем обнажая мечи, они, как бы по данному знаку, бросают дротики и, обнажив мечи, бегом пускаются на неприятеля. Тут вовсе не было места искусству полководца в расположении боевых линий и резервов: гнев воинов, почти обезумевших от бешенства, сделал все: враги не только были обращены в бегство, но не осмелились остановиться даже в собственном лагере и врассыпную устремились в Апулию; однако в Луцерию они пришли с войском, вновь собранным воедино. Римляне с таким же ожесточением, с каким пронеслись через средину неприятельского войска, бросились и в лагерь врагов; там было больше пролито крови, больше убито, чем в сражении, и под влиянием гнева была уничтожена бóльшая часть добычи.
Другое войско с консулом Папирием вдоль берега моря достигло Арп
[537]; местности, через которые лежал их путь, были совершенно спокойны, скорее вследствие обид со стороны самнитов и ненависти к ним, чем вследствие какого-либо благодеяния со стороны римского народа; дело в том, что самниты, живя в то время по деревням в горах, опустошали местности, расположенные на равнине и по морскому берегу, так как они, будучи сами суровыми горцами, презирали более изнеженный и, как это обыкновенно бывает, соответствующий природе населяемой местности образ жизни земледельцев. Если бы эта страна осталась верна самнитам, то войско римское или не могло бы дойти до Арп или, будучи отрезано от подвоза провианта, погибло бы вследствие господствовавшего между Римом и Арпами недостатка во всем необходимом. Да и тогда, когда они пошли от Арп к Луцерии, нужда угнетала одинаково и осаждающих, и осажденных. Все доставлялось римлянам из Арп, впрочем, в таком незначительном количестве, что для воинов, отправлявших караулы и сторожевую службу и занятых осадными работами, хлеб из Арп привозили в лагерь всадники в небольших кожаных мешках; но иногда, вследствие встречи с неприятелем, они были вынуждены бросать с лошадей провиант и сражаться. Прежде чем подошел другой консул с победоносным войском, осажденным был привезен с самнитских гор провиант и в город впущены вспомогательные войска; прибытие Публилия еще более стеснило неприятелей во всем: предоставив осаду города товарищу, он на досуге ходил там и сям по полям и уничтожил всякую возможность для врагов подвозить провиант. Поэтому, так как не было никакой надежды на то, что осажденные в состоянии будут далее выносить недостаток, самниты, стоявшие лагерем при Луцерии, принуждены были, собрав отовсюду свои боевые силы, вступить в бой с Папирием.
14. В то время как те и другие готовились к битве, в дело вмешались тарентинские послы
[538], предлагая самнитам и римлянам отказаться от войны и заявляя, что, по чьей вине не будет сложено оружие, против тех они будут сражаться за другую сторону. Выслушав этих послов, Папирий, как будто убежденный их словами, ответил им, что он посоветуется об этом со своим товарищем. Призвав его и употребив все время на приготовление к битве, Папирий переговорил с ним об этом деле, хотя оно для него вовсе не подлежало сомнению, и дал знак к битве. В то время как консулы, как это водится перед началом битвы, занимались производством гаданий и отдавали нужные распоряжения, к ним приблизились в ожидании ответа тарентинские послы. Папирий сказал им: «Тарентинцы! Пулларий объявляет, что результат птицегаданий благоприятен; кроме того, и жертвоприношение предвещает счастливый исход: мы идем на бой, как видите, под покровительством богов!» Затем он приказал нести знамена и вывел войска, браня тщеславный народ, который, не будучи в состоянии, вследствие внутренних мятежей и неурядиц, управиться со своими собственными делами, считает себя в праве другим предписывать законы мира и войны.
С другой стороны, самниты отложили всякое попечение о войне потому ли, что на самом деле желали мира, или потому, что им было выгодно притворяться, с целью снискать себе расположение тарентинцев. Увидав, что, вопреки их ожиданиям, римляне выстроились в боевой порядок, самниты начали кричать, что они покорны воле тарентинцев, не вступают в битву и не выносят оружия за вал; что, будучи жертвой обмана
[539], они скорее перенесут все, что бы ни случилось, чем позволят себе казаться пренебрегшими мирным посредничеством тарентинцев. На это консулы отвечали, что они принимают это счастливое для них предзнаменование
[540] и желают врагам такого образа мыслей, чтобы они не защищали даже и вала; а сами, разделив между собою войска, подступают к укреплениям неприятелей и, напав одновременно со всех сторон, бросаются на атаку их лагеря; при этом одна часть воинов засыпала рвы, другая – вырывала палисады и бросала их в ров; ожесточенных позором
[541] воинов поощряло не только врожденное им мужество, но также и гнев. «Здесь нет, – кричал каждый из них, – Кавдинских теснин, нет непроходимых ущелий, где коварство надменно победило ошибку
[542], но римская доблесть, удержать которую не могут ни вал, ни рвы!» Они убивали одинаково и тех, кто сопротивлялся, и тех, кто был обращен в бегство, и безоружных, и вооруженных, рабов и свободных, взрослых и малолетних, людей и скот; и не осталось бы ни одного живого существа, если бы консулы не подали сигнала к отступлению и приказаниями и угрозами не выгнали из неприятельского лагеря жаждущих убийства воинов. Так как воины были раздражены тем, что им помешали в их сладостном упоении гневом, то консулы тотчас же обратились к ним с речью, чтобы разъяснить им, что они, консулы, никому из воинов не уступали и не уступят нисколько в ненависти к неприятелю; что, напротив, они были бы руководителями как на войне, так и в ненасытной жажде мести, если бы их не удерживала мысль о шестистах всадников, содержащихся в качестве заложников в Луцерии; они опасаются, как бы враги, совершенно потеряв надежду на милосердие и желая прежде погубить, чем погибать, в ослеплении не убили их. Воины восхваляли эту речь консулов, радовались тому, что их гневу было оказано противодействие, и сознавались, что лучше претерпеть все, чем подвергать опасности спасение стольких знатных лиц из римской молодежи.
