Но, может быть, как утверждают обыкновенно наиболее легкомысленные из греков, превозносящие похвалами с целью умалить славу римлян даже парфян
[555], опасность состояла в том, что римский народ не мог бы устоять против величия самогó имени Александра (который, полагаю, не был известен римлянам даже по слуху) и что из такого множества знатнейших римлян никто не произнес бы свободно слова, против которого дерзнули (памятником этого служат речи) свободно говорить в Афинах
[556], государстве, сокрушенном македонским оружием, видевшем в то время перед собою дымящиеся развалины Фив.
Представляйте себе какое угодно величие человека, все же величие это будет величием одного человека, приобретенным немного более чем десятилетним счастьем. Те, которые превозносят это величие на том основании, что римский народ-де, хотя и не был побежден ни в одной войне, однако терпел неудачи во многих сражениях, а у Александра все битвы кончались счастливо, – такие люди не понимают, что сравнивают подвиги человека, и притом юноши, с подвигами народа, ведущего войны уже восьмисотый год. Можем ли мы удивляться тому, что, тогда как с нашей стороны считается больше веков, чем с его – годов, судьба в такой долгий промежуток менялась чаще, чем в течение тринадцати лет? Почему не сравнивать человека с человеком, вождя с вождем, счастье со счастьем? Скольких вождей римских я могу назвать, для которых судьба битвы никогда не была неблагоприятной! Можно просмотреть в летописях и списках должностных лиц страницы консулов и диктаторов, доблесть и счастье которых ни разу не подало римскому народу повода к неудовольствию, и они заслуживают тем большего удивления, сравнительно с Александром или каким-нибудь другим царем, что некоторые из них отправляли должность диктатора по десять или двадцать дней, и никто не отправлял должности консула более года! Наборы встречали препятствие со стороны народных трибунов; на войну эти вожди шли позже, чем следовало, раньше времени отзываемы были для созыва комиций; во время самого разгара войн кончался год, то необдуманность, то превратный образ мыслей сотоварища служили препятствием или приносили вред; принимали должность после неудач предшественника; войско они получали или состоявшее из рекрутов, или испорченное дурною дисциплиною. А цари, клянусь Геркулесом, не только свободны от всяких препятствий, но, будучи господами положения и времени, всем управляют по своей воле, а не следуют советам других. Итак, непобедимый Александр воевал бы с непобедимыми вождями и поставил бы на карту одинаковые шансы на успех; мало того, он подвергся бы тем большей опасности, что македоняне имели одного Александра, не только подверженного многим случайностям, но даже и подвергавшего им себя, а римлян, равных Александру и по славе, и по величине подвигов, было много, и из них каждый мог, повинуясь велению своей судьбы, жить и умереть без опасности для государства.
19. Остается сравнить боевые силы обеих сторон по числу и роду войск или по количеству вспомогательных сил. При переписях того времени в цензорские списки вносилось по двести пятьдесят тысяч человек. Стало быть, в случае отпадения всех латинских союзников из одних почти городских рекрутов набиралось десять легионов
[557]; в те годы часто по четыре и по пяти армий вели войны в Этрурии, Умбрии, где к нашим врагам присоединялись и галлы, в Самнии и в земле луканцев. Далее весь Лаций с сабинянами, вольсками и эквами, со всей Кампанией, частью Умбрии и Этрурии, с пиценами, марсами, пелигнами, вестинами и апулийцами, и также весь населенный греками берег Нижнего моря от Фурий до Неаполя и Кум и далее от Антия и Остии до земли самнитов Александр нашел бы или мощными союзниками римлян, или их врагами, обессиленными уже войною. Сам он переправился бы через море с македонскими ветеранами, числом не более 30 000 человек, и с 4000 всадников, преимущественно фессалийских; ибо это составляло ядро его войска. Если же бы он присоединил к себе персов, индийцев и другие народы, то в лице их он повлек бы за собою скорее помеху, чем помощь. Прибавь сюда еще и то, что у римлян рекруты для пополнения войска были дома, под рукою, а у Александра, так как ему пришлось бы воевать в чужой земле, войско (что потом и случилось с Ганнибалом) пришло бы в упадок. Оружием у македонян служил круглый щит и длинное македонское копье, а у римлян – продолговатый щит, более прикрывавший тело, и дротик, – оружие, действующее при ударе и бросании гораздо сильнее копья. Воины тех и других сражались стойко, не разбивая рядов; но фаланга македонян была неподвижна и однородна, а римская боевая линия была более разнообразна и состояла из большого числа частей; ее легко было разъединить, где это было нужно, и соединить вновь. Наконец, кто мог сравняться с римским воином в работе, кто был более его способен к перенесению трудов? Будучи побежден в одном сражении, Александр проиграл бы войну! А какая битва была бы в состоянии сокрушить римлян, которых не сокрушили ни Кавдий, ни Канны. Да, не один раз, даже в случае удачного начала предприятия, пришлось бы Александру вспомнить о персах, индийцах и неспособных к войне народах Азии и сказать, что до той поры он воевал с женщинами! Последнее, как говорят, высказал пораженный смертельной раной Александр, царь Эпира, сравнивая судьбу войн, веденных этим самым юношей в Азии, с судьбою его собственных войн.
Я же, со своей стороны, припоминая, что в Первую Пуническую войну борьба с карфагенянами на море продолжалась двадцать четыре года
[558], думаю, что жизни Александра едва хватило бы для одной войны. И, может быть, он был бы подавлен одновременно войной с римлянами и с карфагенянами, так как, с одной стороны, Карфагенское государство было связано с Римским старинными союзами
[559], с другой стороны, одинаковый страх поднял бы против общего врага два государства, могущественнейших по силе вооружения и по числу людей. Хотя и не в то время, когда вождем был Александр, и уже в период упадка Македонии, но римляне изведали борьбу с македонянами, в войне против Антиоха, Филиппа и Персея
[560], не только не потерпев при этом ни одного поражения, но даже без риска со своей стороны.